Танцовщица спустилась со сцены и начала продвигаться между столиками, ловко избегая жадных пальцев офицеров и нуворишей, стремившихся хотя бы дотронуться до нее.
Она прошла совсем близко от стола археологов, вызвав в Метелкине пароксизм восторга.
— Аспасия! — закричал он. — Душа моя! Я твой верный друг!
Легким округлым движением руки танцовщица как бы вернула его на место, с которого подполковник ветеринарной службы уже готов был сорваться, и тут же обратила свой взор к Андрею. И тогда Андрей впервые увидел глаза Аспасии — совершенно зеленые, болотные, сверкающие куда более, чем положено человеческим глазам — глаза пантеры с человеческим зрачком, обрамленные такими длинными и густыми ресницами, будто лесные озера в окружении густых елей. Глаза чуть сощурились, и до Андрея донесся шепот:
— Берестов, я жду тебя…
Андрей не знал, услышал ли кто-нибудь этот шепот, но движение Аспасии и ее внимание к Андрею было отмечно многими.
— Не ошибись! — закричал подполковник Метелкин. — Федот да не тот! Но ты пробуй, пробуй…
Подполковник начал хохотать, танцовщица уже была у соседнего стола, а затем, проскользнув у самой двери, исчезла из зала.
Княгине Ольге стало совершенно невтерпеж в этом вертепе.
— Мы благодарны вам, Илья Евстафьевич, конечно, благодарны, но тяжелая дорога, а здесь так шумно и дымно… Нет, что вы, конечно же оставайтесь…
Андрей-то знал, что княгиня Ольга взбешена. И этим паршивым ресторанчиком, и поведением мецената Метелкина — и собой, потому что поддалась его ухаживаниям и оказывала ему знаки внимания. Но весь ее гнев и негодование выльются на профессора Авдеева, тем более что сам Авдеев ничего бы не смог поделать без помощи Метелкина, а его хваленый профессор Успенский, как кот, берегущий свою территорию, даже не захотел с ним встретиться.
Княгиня Ольга рассчитывала на то, что вся экспедиция демонстративно покинет вертеп, но ее ждало еще одно разочарование — Андрей Берестов поднялся вместе с ней, но сказал:
— Я останусь еще немного. Можно?
— Я бы на вашем месте… — сказала Ольга Трифоновна, но потом махнула рукой, понимая, что здесь настаивать бессмысленно. Она постарается наказать Андрея потом — к этому у нее будет масса возможностей. Не оценив ситуации, с Андреем решил остаться фотограф Карась, которому ресторан казался олицетворением сказок Шехерезады, о чем он и сообщил Андрею, когда остальные ушли. Вскоре вернулся подполковник Метелкин. Он ничего не понял и спросил Андрея:
— Она чего, Ольга Трифоновна, какая муха ее, а?
— Она вас приревновала к танцовщице, — сказал Андрей, наклонившись к подполковнику, чем привел того в отличнейшее настроение.
Оркестр уже играл одесские мелодии, вышел вертлявый певец, который старался отбивать чечетку.
Метелкин позвал за стол нескольких офицеров, заставил их доесть неиспользованные по назначению археологами блюда, заказал еще несколько бутылок коньяка и сладкого местного вина. Фотограф быстро опьянел и клевал носом, стараясь не заснуть, Андрей спросил у Метелкина, кто такая Аспасия.
Метелкин поднял палец и сказал:
— Не надо песен, Андрюша!
Танцовщица более не появилась, и Андрей жалел об этом. Но несмотря на крепкий и очень душистый кофе, что принес ему официант, сонливость взяла свое. Андрей спросил Метелкина:
— А что делать с Карасем?
— Не обращай внимания, — сказал подполковник, — иди, встречай Морфея, а я… — тут подполковник снова прижал палец ко рту и глаза его сделались до противности глупыми.
Андрей не знал, должен ли он давать на чай официантам — он уже понял, что в Трапезунде ходили самые различные деньги и даже существовала широкая категория лиц, которая строила свое благосостояние на торговле русскими рублями, турецкими лирами, греческими драхмами и валютами совсем уж несусветными. Заметив и правильно расценив колебания археолога, Метелкин отмахнулся и крикнул:
— Идите спать, господин Берестов.
Андрей склонился перед таким проявлением вежливости и вышел из зала, веселье в котором лишь набирало силу.
В вестибюле также было довольно людно и, несмотря на то, что большие часы, висевшие над стойкой портье, показывали десять часов, кипение страстей разгоралось — сюда выходили из ресторанного зала, чтобы поговорить наедине, сюда забегали люди с улицы, кого-то спрашивали, кого-то требовали, ссорились и мирились, на длинном диване под пальмой в кадке сидели в рядок три весьма разукрашенные брюнетки в коротких юбках и матросских блузах. Андрюша понял, что это — проститутки, и ему стало неловко и даже чуть страшно оттого, что он может сейчас — и никто этому не удивится — подойти к этим девицам и купить тело любой из них. У Андрея даже лоб вспотел от такой мысли, и, истолковав его взгляд по-своему, одна из девиц окликнула его на плохом русском языке:
— Солдатик, пойдем, хорошо?
Андрей быстро пошел прочь, и вслед ему был слышен смех.
Андрей вышел на улицу. Освещена она была плохо — фонарей всего два — возле самой гостиницы. Далее улица освещалась лишь светом из окон. Так как электрического освещения в большинстве домов не было, свет этот был тусклым. Дальше по улице видны были ярко освещенные открытые двери и окна кофеен, что придавало ей атмосферу некой театральности.
Из темноты возникли два белых глаза и, страшно светя, надвинулись на Андрея, который отпрянул к стене, не сообразив сразу, что это автомобиль, настолько автомобиль был чужд этому антуражу. Из автомобиля, остановившегося перед «Галатой», выскочил офицер и помог сойти толстому генералу, императорский шифр на золотых погонах которого сверкнул, как драгоценный камень. Генерал и офицеры, сидевшие в моторе, рассмеявшись какой-то шутке, исчезли внутри гостиницы.
Андрей решил выйти к морю. Вечер был слишком теплым, безветренным, словно ты находишься в комнате с плотно закрытыми окнами и форточками. Запахи города слагались из ароматов восточной кухни, миазмов, плохой канализации и тех неуловимых запахов, что накапливаются в каждом южном городе столетиями. Порой уже сто лет назад источник аромата исчез, но, вцепившись в соседние запахи, он продолжает вливаться в общий аромат города.
Андрей пошел вниз по улице, он знал, что надо идти под гору — в конце концов выйдешь к морю.
На площади стояли столики, вынесенные из небольших харчевен, на столиках стояли керосиновые лампы, за ними сидели греки и негромко разговаривали, из кофейни доносилась греческая песня, совсем такая же, как в Балаклаве или Керчи.
Посреди площади шарманщик крутил ручку хриплой шарманки, игравшей нечто немецкое, на плече у него неподвижно торчал белый попугай, а на шарманке горела большая свеча.
Из-за медленно ползущего облака выглянула тонкая старая луна, черное дно площади стало серебристым, а тени черными. Навстречу Андрею шел патруль. Три солдата — винтовки с примкнутыми штыками — молодой поручик с повязкой на рукаве.
— Молодой человек! — окликнул поручик Андрея. — Вы куда пошли?
— Добрый вечер, — сказал Андрей, не обидевшись на оклик. — Как вы догадались, что я русский?
— Опыт, — сказал офицер, а солдаты засмеялись.
— Я в гостинице остановился, — сказал Берестов.
— А не позволите ли вы посмотреть на ваш документ? — вежливо спросил офицер.
Солдат зажег электрический фонарь, и офицер, положив временное удостоверение Берестова и пропуск в военную зону, добытые для него Авдеевым, прочитал их и вернул Андрею.
