— Известно, какого, — рассмеялся Горбачев. — Нашего последнего царя. Ну, которого расстреляли после революции. Помните?
На лице председателя КГБ царило выражение полного недоумения.
— Но ведь, — неуверенно начал он, — снесли там все. Было специальное постановление Политбюро по ходатайству товарищей из Свердловского обкома. Чтобы пресечь нездоровый интерес граждан и разные слухи…
— Что снесли? — не понял Горбачев.
— Ну, это, — багровея от натуги, продолжал Крючков. — Ну, дом этот… Как его? Где он жил до расстрела. Снесли его, Михаил Сергеевич.
— Дом-то тут при чем? — начал сердиться генсек. — Я же вам не про дом говорю. Я говорю: могилу, эксгумируйте останки и привезите сюда.
— А где он похоронен? — поинтересовался Крючков, все еще надеясь, что генсек шутит.
— Вы меня спрашиваете? — окончательно рассердился Горбачев. — Это вы должны знать, ваше ведомство хоронило.
Крючков был человеком робким и никогда обострять отношения с начальством не любил. Видя, что, Горбачев начинает если не злиться, то приходить в сильное раздражение, только поинтересовался, как срочно все это нужно сделать?
— Как можно быстрее, — приказал Горбачев, — и немедленно доложить мне результаты.
Крючков вернулся на Лубянку в том же состоянии недоумения, что его охватило в кабинете генсека. В такое время главе государства больше нечем заниматься, как разыскивать царские останки. Интересно, зачем? Хотелось спросить, но не осмелился. КГБ не должен ничего спрашивать, все должен сам знать или схватывать с полуслова. Память подсказала Крючкову, что подобные случаи уже бывали. Помнится, после войны Сталин, наслушавшись восторженных отзывов о русской трехлинейной винтовке образца 1895 года, с которой солдаты провоевали русско-японскую и две мировых войны, приказал установить памятник ее изобретателю — царскому капитану Мосину — на могиле. Сунулись, было, быстро выполнять повеление генералиссимуса, а тут выяснилось, что Мосин, став генералом, был похоронен в приделе собора города Сестрорецка, что под Ленинградом. Собор, естественно, давно снесли до фундамента и все могилы около него — тоже. Пустырь заасфальтировали и установили в центре его статую Ленина.
Но приказ товарища Сталина нужно было выполнить, либо быть готовым умереть, и не всегда быстрой смертью, чего, естественно, никому не хотелось. Что тут началось! Перерыли все старые планы захоронений в соборе, старика одного разыскали в зоне, который некогда работал в нем, приглядывал за могилами, всю площадь, окружив забором, перепахали, круша асфальт, даже Ленина краном сняли (временно, конечно). И что вы думаете — нашли! Лежал генерал Мосин в своем гробу как живой, почти нетленный. Старик тот самый его сразу опознал, после чего был отправлен обратно в зону.
А поиск, тоже по приказу Сталина, могилы Георгия Саакадзе, страшно вспомнить! Три чекиста погибли, двух — посадили.
Правда, времена сейчас другие. Разгул демократии, перестройка, гласность! Но органов это мало коснулось. Умри, но приказ партии, а уж тем паче — Генерального секретаря — выполни. Даже если ни сути, ни смысла этого приказа не понимаешь.
Крючков вызвал к себе исполняющего обязанности начальника 5-го Главного Управления КГБ генерала Климова.
Климов, как и Крючков, выдвинулся при Андропове и благодаря ему. Покойного председателя КГБ, первого и последнего чекиста, ставшего Генеральным секретарем и погибшего на боевом посту, поминали в системе с меньшим почтением, чем Феликса Дзержинского. Но Дзержинский был давно, и толком о нем никто ничего не знал. А с Андроповым почти все ныне руководящие товарищи, как в КГБ, так и в ЦК, вместе, можно сказать, работали, беседовали, получали указания, да и просто видели его. А это уже не мало. Дзержинского тоже каждый день видели на площади перед Управлением. Он стоял во весь рост в своей легендарной шинели, такой монументальный, как и положено отцу-основателю. Но чугунный, конечно, не то, что живой.
Полковник Климов был отобран Андроповым в спецгруппу, которая действовала под личным контролем Генерального секретаря, и подчинялась только тому. Чем они там занимались, никому известно не было, даже генералу Чебрикову — тогдашнему председателю КГБ. При этом Климов оставался заместителем начальника 5-го главка. После смерти Андропова Климов работал в личном подчинении нового генсека и по наследству «достался» Михаилу Горбачеву, перейдя из заместителей начальника 5-го Управления в исполняющего обязанности начальника, подчиняясь, разумеется, Крючкову.
Такого организационного беспорядка Крючков не любил, хотя не имел ни малейшего желания (в отличие от некоторых других) знать, чем занимается группа Климова. Многолетний опыт убедил Крючкова, что в дела заоблачные лучше без приглашения не лезть, а, если пригласят, то и тут проявлять больше осторожности и меньше любопытства. «Меньше знаешь — больше живешь» — эта, ставшая уже банальной, истина, была давно известна госбезопастности. Со времен расстрела Лаврентия Павловича руководители КГБ инстинктивно стремились как можно меньше знать, чтобы сподобиться умереть своей смертью. Нарушил это правило только Андропов, царство ему, мученику, небесное! Правда, однажды, во время получения очередных указаний от Горбачева, Крючков заикнулся насчет Климова: «Мол, если он с вами работает, Михаил Сергеевич, то надо бы кого-то назначить в 5-е Управление, как-никак — борьба с вражеской идеологией во всех ее проявлениях, от сионизма до кришнаизма. А то Климов месяцами где-то пропадает, его номинальный начальник — генерал Добровольский — уже третий год числится в академическом отпуске — пишет докторскую диссертацию».
Но Горбачев при этом так взглянул на Крючкова, что тот решил эту тему далее не развивать. «Пусть, что хотят, то и делают». Но поручение Горбачева решил переложить именно на Климова. Во- первых, это прямое дело 5-го Управления. «Не ему же самому эти кости выкапывать!» А во-вторых, пусть генсек со своими любимчиками этим делом и занимается, коль ему сейчас больше делать нечего!
Генерал Климов пришел в кабинет председателя КГБ, как всегда, элегантный, в дорогом заграничном костюме, моложавый, пахнущий букетом какого-то парижского одеколона и дорогого коньяка. Крючков взглянул на него недружелюбно: «выскочка». Всей своей карьерой обязан тому, что родился на Ставропольщине и занимал там малозначительный комсомольский пост, да приглянулся своему земляку — Андропову. И вот гляди — уже генерал. А потянул бы лямку в сталинские времена, как пришлось Крючкову и всем старшим товарищам.
Климов, выслушав Крючкова, рассмеялся:
— Это Горбачева англичане накручивают, Владимир Александрович, — объяснил он Крючкову, — королева внучкой нашему царю приходится. Вот и хочет из наших устоев еще один кирпичик выбить таким способом.
— Нам с вами, товарищ Климов, — сухо отреагировал Крючков, — рассуждать таким образом не положено. Есть прямое указание первого (Крючков сделал ударение на слове «прямое») этим делом заняться, и я прошу вас принять это к исполнению. Доложите лично мне.
Климов пожал плечами.
— Зачем нам этим делом заниматься? — спросил он. — Свяжитесь со Свердловском. Пусть местные товарищи все сделают и доставят останки в Москву. Еще рады будут — есть причина появиться в столицу, слетать за казенный счет.
Климов даже в КГБ славился как циник.
Крючков хотел было отчитать Климова, что в его советах не нуждается, приказ он получил и пусть сам связывается, с кем считается нужным, чтобы этот приказ выполнить «точно и в срок».
Но вместо этого послушно поднял трубку спецтелефона правительственной связи и соединился с Управлением КГБ по Свердловску и Свердловской области. Там еще было раннее утро, никого из руководящего состава на месте не было, но дежурный по местному управлению службу знал: быстро и ловко переключил телефон на квартиру начальника КГБ генерал-полковника Батурина.
Батурин вышел в большие начальники из армейских особых отделов, а потому был по-военному краток и понятлив.
— Здравия желаю, товарищ генерал армии, — длинно приветствовал он Крючкова, чтобы проснуться и сообразить, что к чему. Звонок из Москвы, да еще самого Крючкова — дело нешуточное,
