действовала.
Все эти пророчества, сбывавшиеся на глазах, сильно подействовали на меня, и мне стало казаться, что я присутствую не при обычном катаклизме, порожденном европейской войной и русской революцией, а действительно при исполнении Воли Божьей. «Возможно, — прервал мои размышления государь, — Господь проклял страну и меня как ее правителя за то, что мы не смогли уберечь Святого человека, которого он ниспослал нам. Евреи были прокляты за то, что не уберегли Христа. Значит, теперь русских ждет та же судьба: рассеивание по миру, общее презрение, сменяемое периодом сострадания, вечные гонения…» «Ваше Величество, — я осмелился прервать государя. — Простите меня, но мне кажется, что вы преувеличиваете. Покойный Распутин — все же не Христос, а русские относительно молодая нация. Мне кажется, она еще не достигла пика своего могущества, который евреи давно уже миновали. Среди подданных Вашего Величества евреев было, пожалуй, больше, чем во всех прочих странах вместе взятых, и вы могли убедиться, что главной трагедией евреев является отсутствие у них своего государства, которым они так опрометчиво пожертвовали ради личной свободы. Думаю, что русские окажутся умнее. Они пожертвуют собой и свободой во имя спасения государства, которое, согласно всем пророчествам, неизбежно возродится». «Через семьдесят пять лет, — прошептал государь. — Прав был Григорий Ефимович. Я уже молю Бога, чтобы он ниспослал быструю смерть всем нам…»
Сергей захлопнул книгу, тяжело вдохнув. «После всего пережитого и передуманного Гиббс, конечно, поступил очень мудро, уйдя в монахи. И вообще, все это интересно, если, конечно, не сфабриковано позднее. Действительно, с чего это португальская пастушка вдруг заговорила о России и ее наказании „преобразованием“. Если верить всей этой писанине, срок этого наказания заканчивается года через два. А может, с началом горбачевской перестройки оно уже завершилось?»
Надо сказать, что никакого несчастья со страной за последние семьдесят лет, если, конечно, не считать периода гражданской и Отечественной войн, Куманин не видел. Были в сталинские времена, то есть очень давно, какие-то перегибы в борьбе против остатков эксплуататорских классов, предателей и перерожденцев. Но эти перегибы откровенно и принципиально осуждены партией. Если кто и страдал в этот период, то скорее не народ, а сами органы безопасности, которых партия постоянно делала ответственными за собственные ошибки и карала с чрезмерной суровостью. Поэтому все эти мистические разговоры царя с Гиббсом и их ссылки на происшествие в Фатиме и авантюриста Распутина вызвали у Сергея чувство, которое можно было назвать «ироническим раздражением». Факты, сам разговор вызывали у него иронию, но раздражали своей тенденциозной направленностью. За глянцевой обложкой книги, приписываемой Чарльзу Гиббсу, чувствовалась умелая рука редактора из ЦРУ. Уж очень она современно- антисоветски звучала. Читая весь этот мистический бред, Куманин не мог отделать от мыслей об Алеше Лисицыне и его однофамильце, пропавшем в ходе сталинских мероприятий накануне войны.
В воскресные дни Куманин любил отоспаться как следует, но на этот раз он поставил будильник на половину шестого утра, чтобы успеть съездить на заправку, и добраться до поселка Нефедово, разыскать Феофила Пименова и сегодня же вернуться обратно в Москву. В понедельник он планировал появиться на службе, как положено, в девять ноль-ноль на случай возвращение Климова.
Симферопольское шоссе начинало накаляться, хотя машин было еще немного. Прекрасные подмосковные леса то подступали прямо к серой ленте шоссе, то расступались, открывая промышленно- аграрный пейзаж ближнего Подмосковья: поля, засаженные картошкой, дымящие трубы каких-то заводов и ТЭЦ, унылые поселки и дачные городки, поражающие убогостью толевых крыш. Время от времени на Куманина рычали желтые «Икарусы» пригородных маршрутов, обгоняя его машину или несясь навстречу. Собираясь в сегодняшнюю поездку Сергей чуть было не воспользовался одним из них, но отказался от этой затеи. Междугородная автобусная станция находилась слишком далеко от его дома, пока бы он до нее добрался, можно было проехать половину пути до Серпухова. К тому же он любил сидеть за рулем, и сейчас, спустив стекло, наслаждался прохладой раннего утра. Он не думал ни о чем. Приемник был настроен на волну «Маяка», передававшего музыку из оперетт, что способствовало расслаблению. Пятиминутки новостей звучали фоном и до сознания не доходили.
Лес снова придвинулся к дороге, и Куманин с некоторым удивлением увидел впереди себя крытый зеленый фургон, явно армейского типа. В этом он убедился, когда подъехал ближе, на регистрационном номере фургона значилась военная маркировка в виде буквы «Т», заключенной в белый треугольник. Сергей сбросил скорость. Фургон занял почти всю проезжую часть, и объехать его было невозможно. Выехать на полосу встречного движения мешал разъединительный поребрик, так некстати появившейся именно на этом отрезке шоссе. Выругавшись, Куманин тащился вслед за фургоном, надеясь, что дорога, выскочив из этого лесного ущелья, станет где-нибудь пошире, и ему удастся обогнать «вояку». Неожиданно фургон включил правый поворот и стал тяжело поворачивать на открывшуюся среди расступившихся деревьев асфальтированную дорогу, которая отходила под прямым утлом от шоссе и вела куда-то в лес. Поворот был украшен внушительных размеров запрещающим «кирпичом», а над дорогой нависала стеклянная будка ГАИ, около которой пара милицейских «газиков» и мотоцикл с коляской.
Куманин притормозил, пропуская фургон. Плечистый «гаишник» в капитанских погонах с мрачным лицом величественным взмахом жезла приказал ему проезжать, что Куманин и сделал. «Но зачем в таком месте развернут пост ГАИ, где даже обочины у дороги нет?» — подумал он, — но, вспомнив «кирпич» на повороте, догадался, что это просто замаскированная под ГАИ охрана какого-то военного объекта. Где- нибудь дальше наверняка развернут еще один пост со шлагбаумом, полосатой будкой и солдатами. Куманину несколько раз приходилось бывать на подобных объектах, которые иногда оказывались целыми городами, не обозначенными на карте. В правоте своей догадки Куманин убедился, когда всего километра через три на шоссе, выскочившем из расступившегося леса, прямо посреди картофельных полей увидел еще один, не менее фундаментальный, пост ГАИ. На асфальтированном отстойнике для машин изнывал под солнцем колесный трактор с прицепом, в кабине которого, положив голову на руль, то ли спал, то ли протрезвлялся водитель.
Одуревший от жары и скуки сержант повелительным жестом, характерным для провинциального инспектора, велел Куманину остановиться. Сергей хотел по чекистской привычке этот приказ проигнорировать. Молодая поросль КГБ, да и не только она, любила с автоинспекторами устраивать гонки, а когда разъяренным «гаишникам» в этих гонках удавалось победить, совали им под нос удостоверения и обвиняли в срыве особо важного и чрезвычайно секретного задания, грозя выгнать со службы и отдать под суд. После этого лица милиционеров обычно серели или бледнели, что служило призом в подобных состязаниях. Гэбэшники, от караульных прапорщиков до генерал-полковников, таким образом самоутверждались. Однако иногда сотруднику ГАИ хватало духу оформить акт о дорожном хулиганстве и отправить его на Лубянку — такие случаи редко, но бывали. Начальству приходилось сбивать спесь со своих подчиненных, вынося выговоры и грозя увольнением. После того, как подобные шутки привели к серьезным дорожно-транспортным происшествиям с человеческими жертвами, последовал приказ, в соответствии с которым разрешалось «задерживать на общих основаниях сотрудников КГБ, злостно нарушающих дорожное движение». Буквально через неделю «гаишники» задержали на Ленинградском шоссе бригаду КГБ, которая направлялась на обыск, да еще оформили акт о том, что все были в подпитии. Дело чуть не дошло до стрельбы. Пока стороны разбирались, кто прав, а кто виноват, время было упущено, и операция оказалась сорвана. «Гаишники» пригрозили пожаловаться в ЦК, командиры подразделений КГБ призывали подчиненных не связываться с «ментами», а руководство МВД убеждало своих сотрудников не трогать «гебиллов». Обе карательные службы СССР, происходящие, как арабы и евреи, от одного «авраамова» корня, относились друг к другу с недоверием и презрением, перерастающим порой в открытую враждебность. В результате тот приказ пришлось отменить.
На этот раз Сергей остановил машину и вышел, с удовольствием разминая ноги. Сержант хмуро бросил:
— Документы на машину и права!
Куманин протянул свое удостоверение. С тем же хмурым выражением лица сержант приложил руку к козырьку:
— Проезжайте!
— До Нефедово далеко? — спросил Куманин.
