заранее нарочно закачали туда.
— Тридцать восемь… сорок один! — считает штурман.
У меня в ушах все еще стоит гром взрывающихся бомб, поэтому последовавшая за ним тишина похожа на своеобразную акустическую бездонную черную дыру. Наверное, чтобы как-то разрядить эту давящую тишину, командир шепчет:
— Я не уверен, что эти типы наверху не потеряли с нами контакт!
В тот же момент глубины сотрясаются от новых взрывов: ответ не нуждается в пояснении.
И опять мой слух не может уловить, когда один взрыв сменяется другим. Не говоря уже о том, что я понятия не имею, где они происходят: справа или слева, над или под лодкой. Но Старик, очевидно, ориентируется в них. Вероятнее всего, он единственный из всех нас, кто представляет наше расположение относительно нашего палача. Или штурман тоже вычислил его? Как бы то ни было, я не имею о нем ни малейшего представления. Я лишь вижу, что стрелка манометра медленно двигается дальше по шкале. Мы вновь уходим на глубину.
Шеф нагнулся вперед, по направлению к операторам рулей глубины. Его лицо выглядит неестественный барельефом на темном фоне, как у актера, подсвеченного лишь снизу светом рампы, когда каждая кость подчеркнута темной линией либо тенью. У него восковые руки. Через правую щеку тянется черная полоса. Глаза сужены, как при ярком свете.
Оба оператора глубинных рулей неподвижно сидят, скрючившись перед своими кнопками управления. Их движения незаметны, даже когда они регулируют положение рулей. Необязательно шевелить всей рукой, чтобы слегка нажать пальцем на кнопку. Нашими рулями глубины двигают специальные моторы. Что мы можем пожелать себе еще? Разве что какой-нибудь прибор, посредством которого мы могли бы наблюдать за врагом отсюда, из-под воды.
Неужели передышка? Я стараюсь усесться понадежнее. Корвет наверняка не заставит нас долго ждать. Он просто разворачивается для нового захода; даже когда он удаляется от нас, проклятый АСДИК удерживает нас зажатыми в угол. Те, наверху, выставили всех, кого только можно, на мостик, чтобы они осматривали волнующийся океан, его мраморную пену в поисках любого нашего следа. И ничего — океан перед ними, как шкура зебры, только позеленевшая. Зелено-белая бумага с проведенными по ней черными линиями… но они высматривают радужно-переливчатые, маслянистые пятна нашего топлива.
Акустик как будто замер: не слышно никаких звуков, о которых стоило бы доложить.
Раздается странный щелкающий звук. Что это, новое устройство для обнаружения нас? Минуты тянутся. Ни у одного не шевельнулся даже мускул. Щелканье прекратилось; вместо него еще одна пригоршня камней рассыпается, ударившись о лодку. На этот раз камушки мелкие. Командир быстро поднимает голову:
— Как вы считаете — мы сойдемся с ними снова?
Сойдемся снова? Кого он имеет в виду: конвой или корвет?
Он наклоняется вперед и тихо говорит гидроакустику:
— Выясни, охотник уходит?
Несколько секунд спустя он с нетерпением спрашивает:
— Громче или тише?
— По-прежнему, — отвечает оператор, и вскоре добавляет. — Становится громче.
— Они куда-нибудь отклонились?
— Направление — двести двадцать градусов.
Командир немедленно велит переложить рули круто направо. Значит, мы тоже решили развернуться.
А теперь он отдает команду обоим моторам малый вперед.
Ритмичное капание конденсата разбивает через постоянные промежутки времени напряженную тишину: пит-пат — тик-так — пич-пач.
От сильного удара пайолы с грохотом подскакивают.
— Сорок семь — сорок восемь, — и через некоторое время. — Сорок девять — пятьдесят — пятьдесят один.
Я бросаю взгляд на наручные часы: 14.30. Когда прозвучала тревога? Вскоре после двенадцати. Нас преследуют уже два часа!
На моих часах помимо двух основных стрелок есть еще секундная, красного цвета. Она безостановочно кружит по циферблату прыгающими скачками. Я сосредотачиваю на ней свое внимание, замеряя время между отдельными взрывами: две минуты тридцать секунд, через тридцать секунд — еще один, следующий — еще через тридцать секунд, затем интервал в двадцать секунд.
Я рад, что нашел себе хоть какое-то занятие. Отныне ничто вокруг не существует для меня. Я сильнее вцепляюсь правой рукой в запястье левой, чтобы лучше сконцентрироваться. Когда-то этому должен настать конец. Должен.
Еще один резкий мощный удар: на этот раз прошло сорок четыре секунды. Если до этого момента мой рот беззвучно проговаривал междометия, то сейчас я ясно чувствую, как мои губы растягиваются в овал, обнажая зубы. Теперь мне понадобилась и левая рука, чтобы удержаться на месте.
Командир велит погрузиться еще на двадцать метров.
Сейчас над нами уже двести метров воды. По всей лодке разносится громкий треск. Новичок- вахтенный на посту управления в испуге смотрит на меня.
— Это всего лишь деревянная обшивка, — шепчет командир.
Так громко трещат и хрустят деревянные панели. Внутренняя отделка лодки не выдерживает сжатия. Двести метров. На каждый квадратный сантиметр нашей стальной оболочки приходится вес в двадцать килограмм, что означает двести тонн на квадратный метр. И вся эта масса давит на корпус толщиной в два сантиметра.
Треск усиливается.
— Малоприятно, — негромко произносит шеф.
Мучительное напряжение, испытываемое стальным корпусом — пытка для меня: я чувствую его, как будто растягивают мою собственную кожу. Раздается еще один щелчок, громкий, как треск ружейного выстрела, и мой череп сдавливают тиски. Под таким безумным давлением наш корпус не прочнее яичной скорлупы.
В полуметре от себя замечаю нашу корабельную муху. Интересно, а как ей нравится это погребальное соло на ударных. Каждый из нас выбрал свою судьбу: в отношении мухи это так же верно, как и в отношении меня. Мы вместе вышли в море по доброй воле.
Двойной разрыв, за ним третий, не намного слабее, чем два предыдущих. Там наверху пытаются выудить нас, все туже стягивая сеть.
Снова звон пайол, затем оглушающий рев воды после взрыва.
Тишина длится не более двух стуков сердца. Два сокрушительных удара, и на пол со звоном падают стекла глубинных манометров. Гаснет свет.
Луч карманного фонарика мечется по стене и замирает на шкале манометра. Я с ужасом вижу, что стрелки обоих манометров исчезли. Указатель уровня воды, расположенный между двумя операторами рулей глубины, треснул, и из него со свистом вырывается струя воды, бьющая через все помещение.
— Течь в водозаборнике, — слышно, как рапортует дрожащий голос.
— Вздор, не драматизируйте ситуацию! — ворчит командир.
Глубиномеры смотрят пустыми глазницами своих шкал. Теперь мы не можем узнать, опускается лодка или всплывает.
Мой череп снова раскалывается. Если приборы выйдут из строя, мы не будем знать, где находимся.
Я пристально смотрю на чернеющие оси, но без стрелок они бессмысленны.
Помощник по посту управления шарит среди труб лучом фонарика. Очевидно, стараясь обнаружить клапан, который перекроет хлещущий поток воды. Он успевает вымокнуть до нитки, прежде чем отыскивает его. Хоть струя и прекращает течь, он продолжает шарить на полу. Вдруг в его руке оказывается стрелка. Он осторожно поднимает свою бесценную находку и надевает ее на квадратную ось малого манометра, который замеряет наибольшие глубины.
