— А покажите-ка зубки, — сказал я, вставая. Не то чтобы я его боялся, но он появился неизвестно откуда, неизвестно как сумел подкрасться бесшумно, и неясно еще, что ему от меня нужно.
— Это вы напрасно, — сказал он. — Зубы у меня самые обыкновенные. Вы-то кто такой?
— Я из-за Мохнатого Хребта, — нахально сказал я. — Там у нас все другое, совсем не как у вас. Понимаете, я всегда любил путешествовать…
— А врать тоже любите?
— С чего вы взяли? — очень натурально изумился и даже слегка оскорбился я.
Не отрывая от меня ироничного взгляда, он щелкнул пальцами, и позади него возникло огромное мягкое кресло, тоже ужасно старомодное. Что-то толкнуло меня под коленки — второе кресло, такое же массивное, со спинкой выше человеческого роста.
— Прошу, — сказал он и сел. — Итак, по вашему утверждению, вы явились сюда из-за Мохнатого Хребта?
— Вот именно, — сказал я, скопировал его позу и светским тоном добавил:
— Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
— Нет, — сказал он. — Я и так знаю, что вы врете, к чему мне сомневаться? Собственно говоря, это неплохая задумка — объявить себя пришельцем из-за Хребта. Большинство у нас уверены в существовании за Хребтом каких-то неизвестных областей. Но, кроме большинства, есть еще и хорошо информированное меньшинство, к которому принадлежит и ваш покорный слуга. Так что для меня придумайте что-нибудь поубедительнее. Проще всего было бы передать вас компетентным органам на предмет соответствующей проверки.
Последняя фраза мне особенно не понравилась, и я сказал:
— Но-но, не забывайте…
Он как-то странно взмахнул ладонью, и что-то зашевелилось у меня под курткой, тычась в ребра, — мой пистолет. Прежде чем я успел его схватить, кольт проплыл по воздуху и нырнул в карман незнакомца.
— Вот, — сказал незнакомец. — Так гораздо спокойнее, не правда ли? Кто вы такой?
— Знаете, это похоже на допрос.
— А это и есть допрос, — кивнул он, сверля меня взглядом.
Пора было брать инициативу в свои руки. Мне не нравились упоминания о допросах, проверках и компетентных органах. И тип этот не нравился, в нем я нутром чуял коллегу-контрразведчика, оседлавшего противника и принявшегося его разрабатывать. Только я сам привык разрабатывать других…
Между нами было около двух метров жестких кочек — не так уж много. Я напряг мускулы, прикинул, как буду бить ребром ладони по горлу, и взметнулся с кресла.
Небо, земля, обломки вертолета замелькали в бешеном хороводе, кочки вздыбились, и самая большая, самая твердая ударила по затылку. Я лежал, задыхаясь от боли и злого бессилия, а он не изменил позы, пальцем не шевельнул, смотрел скучающе, как смотрит взрослый на нехитрые проказы карапуза. Ударил он не сам, не рукой — уж в ударах я разбирался. Впечатление было такое, словно ветер закрутил меня, а потом сгустился до каменной твердости и ударил не хуже опытного боксера. Что ж, всегда найдется кто-то, лучше тебя умеющий то, что умеешь ты, — это азы. Ничего удивительного, если учесть, что этот тип создает кресла из ничего и повторяет трюки из репертуара Пацюка…
— Вставайте, — сказал он, играя тростью. — И давайте без эксцессов — это бессмысленно при любом количестве попыток. Вставайте и садитесь.
Я встал и сел — что мне еще оставалось?
— Вот теперь мне совершенно ясно, что вы издалека.
— Почему?
— Потому что любой здешний знает: на меня бессмысленно бросаться с кулаками. Кто вы?
— Я могу не отвечать на этот вопрос?
— Можете, — кивнул он. — Можете не отвечать ни на какие вопросы. Я не собираюсь силой вытягивать из вас то, что вы хотите скрыть.
— Тогда я могу идти?
— Куда угодно.
— А пистолет?
Он бросил мне пистолет. Я поймал кольт на лету, сунул в кобуру и остался сидеть. Не мог я так просто уйти, и незнакомец, судя по его улыбке, отлично это понимал.
— Ну? — спросил он. — В спину я не стреляю, почему же вы сидите?
— Нет, постойте… — сказал я.
— Вы рассчитываете, что я буду отвечать на ваши вопросы?
— Хотелось бы. — Я оглянулся на Бауэра. Рули сидел в той же позе, глаза его смотрели пусто и мертво. Я обернулся к своему странному собеседнику: — Что с ним?
— Откуда я знаю?
— Не знаете?
— Никто не знает. Он сидит здесь с тех пор, как существует мир.
— И давно существует мир?
— Давно.
— А что было до него?
Его лицо исказила непонятная гримаса. Он сказал сухо и быстро:
— Раньше была Вечность. Это очень удачное слово — Вечность. Оно объясняет все и не объясняет ничего. Перед лицом Вечности глупо задавать вопросы, потому что она сама по себе — неразрешимый вопрос, затмевающий все остальные. Раньше была Вечность, вам этого достаточно?
— Честно говоря, не очень, — сказал я. — Вечность не существует сама по себе. Всегда существует что-то помимо нее.
— Я не люблю пустых фраз.
— Я тоже, — сказал я. — И терпеть не могу слово «вечность». Вечности нет.
— А сколько чертей может уместиться на острие иглы?
— Я не знаю, можно ли вам верить… — сказал я.
— Представьте, я тоже.
— Но так мы никогда…
Он не ответил. Его лицо странно изменилось вдруг, словно кто-то невидимый шептал ему что-то на ухо.
— Ну вот. — Он пружинисто выпрямился. — Вот так всегда — ворвутся посреди разговора, и всегда это срочно, до зарезу… Мне пора. Мы еще встретимся в городе.
Он начал таять в воздухе, как Чеширский Кот. Таяло узкое лицо хитрого черта, таяли старомодный костюм и трость. Кресел не стало. Я пошел к шоссе, не оглядываясь на обломки вертолета и куклу- Бауэра.
Мир существует давно. До него была Вечность. Что под этим подразумевается? Иносказание, двойной смысл, метафора? Допустим, возможно, вероятно, не исключено, быть может. Классический набор. Полный перечень уклончивых допущений, крутящихся в мозгу исследователя, занесшего авторучку над первой, чистой страницей лабораторного журнала. Если сравнивать нашу работу с работой хирургов, как это любят делать иные журналисты, то мы очень несчастные хирурги — мы не знаем, каким недугом страдает распростертый под резким светом бестеневых ламп пациент, какой инструмент пускать в дело первым и есть ли вообще смысл резать. К тому же в девяти случаях из десяти пациент оказывается невидимым.
Я поднял руку, и рядом со мной остановился броневик под номером четырнадцать. За ним тоже волоклись трупы. Попахивает средневековьем, но откуда я знаю — обоснована эта жестокость или нет. В особенности если дома у марсианина которую тысячу лет царят покой и благодать…
Лязгнула крышка люка, выглянуло усталое лицо с изжеванным окурком в углу широкого рта.
— В чем дело? — спросил он ватным голосом.
— Подвезите до города, — сказал я.
Он выплюнул окурок и сказал вниз, в люк:
