глазах у него стоял неприкрытый ужас, но Мазур не испытывал ни капли жалости.
Педантичный Лаврик сходил в спальню, вернувшись, поведал:
— И там все в порядке, крошка дрыхнет без задних ног, и мордашка умиротворенная, словно ей очередной подарочек от хахаля снится... Пошли?
Они быстренько протерли носовыми платками все, чего касались и могли коснуться, отхлебнули из бутылки по доброму глотку для создания соответствующей атмосферы разгула, подхватили не способного держаться на ногах вертикально президента и преспокойно покинули квартиру. Вышли на ночную улицу — тихую спокойную улочку фешенебельного квартала.
Шагавший впереди Мазур помахивал бутылкой, как дирижерской палочкой и с чувством распевал — вполне прилично, без ненужной дури:
— О why the deuce should I repine,
and be an ill foreboder,
I'm twenty-three, and five feet nine,
I'll go and be a solger...[3]
За ним Лаврик, временами все же петляя, почти волоком тащил президента. Аристид в нынешнем своем виде, помятый и благоухающий виски на кабельтов, и в самом деле как две капли воды напоминал пьяного в стельку боцмана из-под какого-нибудь экзотического флага. Картина для острова была насквозь привычная и не вызывавшая никаких подозрений: заезжие гуляки возвращались к себе в отель (или на судно, учитывая облик Аристида).
Благо идти пришлось недалеко, всего-то до угла — а там с похвальной предупредительностью подкатило такси, не какое попало, конечно, а с их верным водителем, так и остававшимся Мазуру неизвестным ни по имени, ни по воинскому званию. Мазур поместился рядом с кубинцем, а Лаврик сел на заднем сиденье, время от времени бесцеремонными тычками возвращая президента в подобие вертикального положения — тот ни в какую не хотел угомониться, еще не освоившись с мыслью, что он более не способен нормально жестикулировать и говорить.
Нарвались они совершенно неожиданно. На ярко освещенной, безлюдной улице, вывернув из-за угла. От обочины наперерез браво кинулся полицейский в шортах цвета хаки и белой рубашке с широкими синими погонами, взмахнул светящимся жезлом. Еще двое стояли у кромки тротуара — и у одного на плече висела британская магазинная винтовочка, разумеется, британская. По здешним меркам такой вот ночной патруль означал примерно то же самое, что в стране покрупнее — неожиданно выведенные на улицу танки.
Водитель дисциплинированно затормозил и притерся к обочине. Лаврик сказал тихонько:
— Если что — гасим, но, я вас прошу, не до смерти...
Полисмен зашел со стороны водительского сиденья и с ходу попросил предъявить документы, вежливо, но твердо. Остальные двое бдительно таращились на машину, правда, винтовочку с плеча ее обладатель так и не снял.
Проверив бумаги и вернув таковые, полицейский наклонился и заглянул в салон. Улыбаясь ему дружески, Мазур отсалютовал полупустой бутылкой и безмятежно допел:
— I gat some gear wi'meikle care,
I held it weel thegither,
But now its gane, and someting mair,
I'll go and be a sodger...[4]
Особенно внимания страж порядка не обратил ни на него, ни на Лаврика, но на президента воззрился гораздо внимательнее — зрелище было не в пример более экзотическое, нежели двое подвыпивших и одетых вполне прилично молодых людей.
Президент, все еще не растерявший, надо полагать, надежды на чудесное спасение из лап похитителей, замычал что-то и яростно дернулся. Зрелище получилось столь похабное — то ли пьян товарищ в дупель, то ли специфической травки обкурился — что Мазур ухмыльнулся совершенно искренне.
— Эт-то кто такой? — в некоторой растерянности вопросил полицейский.
— Президент Аристид! — рявкнул Лаврик с широченной пьяной ухмылкой. — Не узнали, сэр?
Полицейский хмыкнул, покрутил головой:
— А ведь похож, что самое смешное... Проезжайте, господа!
И отступил на обочину, потеряв к ним всякий интерес. Машина тронулась под блеяние президента, барахтавшегося на сиденье словно угодивший на сушу осьминог.
— Пронесло, — вздохнул Мазур.
— Тебя тоже? — ухмыльнулся Лаврик, панибратски похлопал Аристида по щеке: — Сиди спокойно, чадо непутевое, кто ж теперь в тебя поверит, в такого... А в общем, старая добрая классика. «Кто едет? — спросили караульные. Мазарини! — с хохотом отвечал д'Артаньян». И пропустили их беспрепятственно, хотя в карете именно Мазарини и сидел...
Аристид забился, свалился на пол, в нелепой позе заклинившись между сиденьями. Не без труда извлекши его оттуда, Лаврик сказал веско:
— Сиди и не барахтайся, сукин кот, ты ж все понимаешь... Никто тебя, прохиндея, убивать не собирается, ты даже по морде не получишь, хотя следовало бы... Можешь не верить, но ты сейчас — в компании ангелов-хранителей, которые за тебя костьми лягут в случае чего... Сиди, говорю, а то как двину!
Президент чуточку унялся. Лаврик перегнулся к Мазуру:
— Мы сейчас проедем мимо твоего дома... Эта паршивка наверняка не спит, сидит, как на иголках... Скажешь ей: пусть завтра к рассвету сидит наготове вместе со своим хмырем, и чтобы он непременно прихватил камеру... Усек?
Глава 18
Ихтиандр ночной порой
Мазур, медленно шевеля ластами, плыл примерно метрах в полутора от поверхности моря. Вода была прозрачнейшая, и над головой подрагивали смазанные светлые пятнышки множества звезд, их отражения на спокойной морской глади сплетались в причудливые колышущиеся узоры, и это было, как во сне — невесомость, безмолвие, полумрак и звездное сияние...
На поверхность, конечно, не поднималось ни пузырька отработанного воздуха, такой у него был акваланг. На миг поднявшись над водой, он убедился, что ошибиться не мог, не умел он в таких случаях ошибаться: до фрегата оставалось кабельтова два, на нем не заметно было огней. Погрузившись с головой, Мазур поплыл дальше, рассчитывая каждое движение, каждое сокращение мускулов. Как-никак он шел на боевой заход не к корыту по имени «Виктория», а к боевому кораблю не самого зачуханного на планете военно-морского флота, где на борту имелось немало людей, понаторевших в ремесле с длинным скучным названием «Обеспечение противодиверсионных мероприятий при стоянке на рейде».
Вряд ли на этой коробке объявили повышенную боевую готовность — здесь они ничего подобного не ждали. Но все равно, следовало соблюдать максимальную осторожность.
Он бесшумно загребал одной правой — в левой держал довольно увесистый груз. Плыть с ним было хлопотно, но Мазуру приходилось таскать под водой поклажу и потяжелее, гораздо более неудобную. Пикантность в том, что это была совершенно мирная поклажа, никогда не числившаяся среди оружия и продававшаяся в городе чуть ли не на каждом углу...
Темнота перед ним сгустилась высокой стеной, начинавшейся от поверхности моря — это он приблизился вплотную к подводной части фрегата. Будь при нем мина, где-нибудь именно здесь и следовало ее заложить, но груз оказался гораздо более безобидным, предназначавшимся для строго конкретного места...
Он повернул влево, зашел под корму. Прислушался. Совершеннейшая тишина, как на поверхности Луны. По палубе не бухали шаги, никто не поднял тревоги — благодать...
