Очень может быть, что его кровь течет и по сей день в людях, которые и не подозревают об этом. Известно, что Иван задушил больше ста собственных детей сразу после рождения: ведь незаконные младенцы, как известно, не угодны Богу. Это мы знаем.
Но кто сказал, что нам известны ВСЕ сексуальные связи великого князя?* Более того, кто сказал, что все его связи были известны современникам?
Предлагаю на выбор две версии.
1. Случайная связь, которая длилась несколько дней (а может быть, и несколько часов) и о которой Иван IV тут же и намертво забыл.
Рождается ребенок, о котором страшный отец не имеет ни малейшего представления. Но окружающие-то знают, что этот пищащий сверток — не что-то и не кто-то, а «цареныш». Если близкие молодой матери располагали хоть какими-то связями и средствами, вполне могли отправить ее (и до рождения младенца, и после) на Западную Русь.
В этот вариант, кстати, ложится и вариант мертвой матери живого младенца… В конце концов, откуда мы знаем, какие приключения ждали молодую женщину на Западной Руси?
2. Должен родиться малыш, а будущая мать и ее семья прекрасно знают, какова судьба ждет его сразу при рождении. Даже в Московии могли жить люди достаточно смелые для подмены: подсунуть кремлевскому чудовищу какого-то другого новорожденного младенца — купленного, украденного, выменянного за земли и казну. И тем сохранить своего… Не очень гуманно? Но во все времена матери, спасая детей, проделывали и не такое.
В том-то и дело, что внебрачных детей у Ивана IV было много. Кто из них остался в живых, кто знал о своем происхождении, мы не знаем. В принципе, «царевичи Дмитрии» могли маршировать отрядами — и никакого самозванства.
Наиболее реален, на мой взгляд, вариант «неизвестного цареныша» и «подменыша»; причем обе версии вероятны примерно одинаково.
Возможно, к Вишневецким пришел и настоящий царевич Дмитрий, сын Марии Нагой, обязанный спасением тому, что его мать и князь Бельский шестнадцать лет назад убили какого-то другого, похожего на него мальчика.
Косвенные признаки
Этот человек был убежден в себе; он точно знал, что он — Дмитрий.
Современники, в том числе такие, которые видели не согнутые спины бояр и княжат, а настоящих феодальных владык: иностранцы на русской службе, послы иностранных держав многожды отмечали природное величие Дмитрия. «В нем светилось некое величие, которое невозможно выразить словами и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения», — писал Маржерет.
Для людей XVII века было очевидно, что величие — штука наследственная, неопровержимо изобличающая как раз высокое происхождение. Не случайно же в среде польского шляхетства, где не очень популярен был Иван, шел слух, что Дмитрий — внебрачный сын Стефана Батория.
В наследственное величие, передающееся с генами, простите, совершенно не верю. Зато видел проявления природного величия у людей, чьи деды пахали землю, но сами эти люди были уверены в своей значительности. Величие, дух превосходства появляется у людей, когда они действительно верят в свое превосходство над окружающими. Такие люди, кстати, обычно скромны, доброжелательны, приятны в обхождении. Им ведь не надо ничего и никому доказывать!
Прекрасно сказано у Роберта Уоррена: «Честолюбивый человек — это тот, который хочет, чтобы другие верили в его величие. Судья уверен в своем величии, и ему все равно, что думают другие» [105]. От спеси московских бояр просто воняет комплексом неполноценности, поведение же Дмитрия убеждает — уж он-то о своем величии нимало не беспокоится. И потому не честолюбив.
Кроме того, Дмитрий вел себя предельно странно для авантюриста и самозванца. Пойти в Московию так, как пошел он — с несколькими тысячами людей против огромной армии, против всего государственного аппарата, мог только человек, совершенно уверенный в себе. Тот, кто убежден так же, как в солнечном восходе, что, по словам Наполеона, «солдаты не будут стрелять в своего императора».
Человек, совершенно убежденный в своем праве на престол и на полную возможность довериться «своему доброму народу», как в Путивле.
Странно вел он себя и войдя в Москву. Казалось бы, первое, что надо было сделать в столице, — это устроить хор-рошую резню, перепугать до полусмерти бояр с князьями, заменить неверных и чужих людей, служивших всякому, кто платит, на своих, верных, надежных.
Говоря коротко, ничего-то этого он не сделал. Наоборот, осыпал милостями всех, кого только успел. Заплатил долги Ивана IV. Вернул из ссылки всех сосланных при Годунове, всем вернул отнятые имения, всем разрешил жениться.
Объявил свободу свободного выезда из Московии и свободного въезда, а также свободу торговли. Сохранились его слова: мол, от свободной торговли государство только богатеет.
Стал приглашать иностранцев, знающих ремесла и науки. Стал готовиться к войне за овладение Крымом: проводить маневры, готовить оружие. Начал политику сближения с европейскими странами. Любознательный, умный, живой и доступный в обращении, он любил новое, охотно вступал в беседы с боярами и постоянно уличал их в невежестве. «Вы поставляете благочестие только в том, что сохраняете посты, поклоняетесь мощам, почитаете иконы, а никакого понятия не имеете о существе веры…», — говорил он попам и боярам.
И был при этом снисходителен. Невероятно, не по-московски снисходителен.
Вскоре после венчания Дмитрия Ивановича на царство Василий Иванович Шуйский начал собирать у себя по ночам именитых московских купцов и бояр и вести с ними разговоры, что царь не настоящий, самозванец, хочет уничтожить православную веру и продать Святую Русь чертовым ляхам. А потому его необходимо свергнуть.
Шуйские пытались забросить эти идеи в массы. Массы донесли куда следует. Трех старых дураков братьев Шуйских, Василия, Дмитрия и Ивана, арестовали. Дмитрий Иванович судить сам их отказывается; пусть их судит специальный Собор из представителей разных сословий. Собор приговорил Василия Шуйского к смерти, его братьев — к ссылке.
Дмитрий Иванович простил всех трех, отменил приговор, вернул трех негодяев ко двору. Почему?! Что двигало Дмитрием?
Могу только провести две аналогии. Одну — с византийским императором Юстинианом, обронившим как-то вполне серьезно: «Ну что поделать, если нет в людях моего совершенства…». И простил явного подонка и изменника.
Вторую — с папой римским Иннокентием III. Когда кто-то из приближенных к папе лиц стал говорить о кознях германского императора, папа снисходительно заметил: «Но ведь это только я безгрешен».
Поступить таким образом мог только человек, абсолютно убежденный в своем праве на трон, смотревший на всех московитов, как на неразумных детишек, в которых — что поделать! — нету царственного совершенства…
Еще в XVIII веке высказали предположение: может быть, иезуиты воспитали Дмитрия? Воспитали приблудного парнишку, уверили его, что он и есть чудесно спасшийся Дмитрий. Он и рад стараться.
Почему именно иезуиты? А потому, что в Российской империи именно иезуитов полагалось ритуально ненавидеть.
Так сказать, как исчадий католицизма и ходячих воплощений «польской опасности». Если уж в появлении холеры в 1830 году немедленно обвинили поляков, то как же могли не быть виноваты иезуиты?
