В этот последний оставшийся миг Спартак, лихорадочно пытавшийся заполнить мысли чем-то важным, серьезным, значимым и высоким, вдруг с ужасом сообразил, что в голову не приходит ничего. Совершенно ничего. Непередаваемое ощущение пустоты, в которую сейчас все оборвется...
Сухо клацнуло – ударник стукнул по капсюлю.
И ничего не произошло. Ничего не было, кроме этого сухого металлического щелчка. Зажмурившийся, вжавший голову в плечи Спартак вдруг сообразил, что он жив. Медленно текли секунды, а нового выстрела не было. Ни выстрела, ни звука, ничего...
Он открыл глаза. Крашке, уже без пистолета в руке, стоял в двух шагах от него, ухмыляясь.
– Неплохо, поручик, – сказал он, скалясь. – Честное слово, неплохо. Никакой неясности не осталось, мне думается...
Спартака уже не держали за руки. Что-то неуловимо изменилось в комнате, он еще не понимал, что, но нечто переменилось.
А потом дверь распахнулась, и через порог шагнул ротмистр Борута – подтянутый даже в штатском, невозмутимый, чопорный, словно аршин проглотил. Он нисколько не походил ни на пленного, ни на замученного узника. Все смотрели на него, и в совершеннейшем молчании он прошел к столу, уселся, извлек достопамятный портсигар с разлапистым старинным гербом, повертел его, обвел всех взглядом и заключил:
– Должен с радостью констатировать, панове, что поручик Янкес спецпроверку выдержал. Мои поздравления, поручик.
«Крашке» сохранял спокойствие – но двое его подручных откровенно прыснули. Один похлопал Спартака по плечу:
– Не переживай, с каждым может случиться. Молодец. Некоторые, знаешь ли, ломаются...
Только теперь до Спартака в полной мере дошло. Как до верблюда. Во всей полноте и красочности. Задохнувшись от бешенства, он стиснул кулаки и рванулся из-за стола.
Удержало его одно: он не сразу сообразил, кому первому врезать от всей души – ротмистру или мнимому гестаповцу. Не в силах выбрать меж двумя равно заманчивыми целями, стоял какое-то время с занесенной рукой.
Хлопнула дверь. Ворвалась Беата, кое-как замотанная в простыню. На лбу у нее явственно краснел кружочек, след от пистолетного дула. Она была прекрасна в гневе, как античная фурия, ее глаза, казалось, готовы были спалить все вокруг, словно два гиперболоида инженера Гарина. Увидев ее, Спартак окончательно сбился с боевого настроя, опустил занесенную руку, так и не выбрав, кому бы врезать.
– Меня проверять такими вот спектаклями? – не рассерженной девушкой вскрикнула, а медведицей из мазурских чащоб взревела Беата. – Меня?! Меня склонять к измене, тыкать пушку в лоб, курком щелкать?!
Дальнейший ее монолог Спартак понял лишь приблизительно, ясно было одно: никакая бумага этого не выдержит, задымится. На фоне матерщины, хлынувшей из коралловых уст красавицы княгини, банальные «курва маць» и «пся крев» (самые освоенные Спартаком ругательства) казались детской считалочкой. Остальное он разбирал ровно настолько, чтобы сделать вывод: если переводить на российские мерки, такой цветистой речи позавидовал бы любой одесский биндюжник. Поразительно было, что благородная девица из старинной фамилии знала этакие слова в таком количестве...
Борута слушал девушку с олимпийским спокойствием, ни один мускул на лице не дрогнул. Меж пальцев дымилась сигарета, поза была непринужденной и вместе с тем элегантной. Спартаку пришло в голову, что ротмистр чертовски удачно выбрал себе псевдоним. Борута (он же Рокита) – это такой польский лесной черт. Но не вульгарный какой-нибудь, не мохнатый гоголевский недоумок, который украл луну с неба ночной порою. Борута, согласно старинным преданиям, имеет облик вполне человеческий – красавец в шляхетском наряде, бродящий по лесам, где стережет заколдованные клады. Хвоста и рогов у него не замечено, равно как и шерсти...
А что, похож.
С ощущением, что ему – им обоим, пся крев, – наплевали в душу, Спартак сел за стол и бесцеремонно вытянул сигарету из раскрытого портсигара «Крашке», все еще лежавшего на столе. Коробок спичек легонько подрагивал у него в пальцах – точнее, это пальцы чуточку тряслись. Он все еще был голым, но решил – наплевать, Беату этим не удивишь, а на остальных плевать...
В конце концов красноречие Беаты иссякло, она заметно сбавила темп. Словно уловив это, Борута вдруг рявкнул негромко, но крайне внушительно:
– Молчать. Смирно!
Это было произнесено так веско, внушительно, что Беата, уже разинувшая было рот для очередного залпа проклятий, моментально притихла, выпрямилась, придерживая простыню с явным смущением. Спартак тоже едва не вскочил с тяжеленного кресла, выпрямился. В глубине души Боруту он недолюбливал – чванный тип, надменный, шляхтич с кости и крови, как это здесь именуется – но, надо отдать ему должное, командир божьей милостью, а это не каждому дано...
– Панна Русалка, – произнес ротмистр бесстрастно, с непроницаемым лицом, – насколько я могу припомнить – а я не жалуюсь на скверную память, – вам в свое время приходилось участвовать в подобных проверках. Причем как раз в качестве проверяющей стороны. И не один раз. Я прав?
– Но...
– Да или нет?
– Три раза, – сказала Беата с унылой строптивостью.
Ротмистр усмехнулся:
– Мне отчего-то представляется, что подвергшиеся проверке люди испытывали примерно те же чувства, что и вы сейчас... Я прав?
– Но – я-то...
– Прав я или ошибаюсь?
– Правы, – уставясь в пол, сказала Беата.
– Вот видите. Не мне вам объяснять, что есть такое понятие, как суровая неизбежность... Была проверка, и вы ее выдержали. Позвольте на этом считать инцидент исчерпанным и более к нему не возвращаться, не говоря уж о бурных проявлениях эмоций, – он мельком глянул на Спартака, все еще не разжавшего кулаки. – Друзья, быть может, вы перейдете в спальню и приведете себя в надлежащий вид? Ваши внеслужебные отношения меня не интересуют, все мы люди взрослые и самостоятельные, но нам еще многое предстоит обсудить, а вид у вас для серьезного совещания абсолютно неподходящий...
Они вернулись в спальню – там уже не было мнимых гестаповцев, «парабеллум» Спартака и «маузер» Беаты предупредительно выложены на ночной столик, – принялись одеваться, не глядя друг на друга, а когда все же встречались взглядом, фыркали сочувственно, с полным пониманием.
Когда они вернулись, «Крашке» сидел за столом рядом с ротмистром, и перед ним была развернута какая-то карта – ее значительную часть, как Спартак подметил с порога, занимал лес, и не менее обширную – болота.
– Познакомьтесь, – сказал Борута, поклонившись в сторону напарника. – Поручик Щупак. Из контрразведки.
Спартак дернул головой, буркнув что-то невразумительное, а Беата и на подобный скупой знак вежливости не расщедрилась, склонив голову на пару миллиметров, не более. В голову Спартаку тут же пришло, что псевдо как нельзя более соответствует личности данного субъекта: «Щупак» по-польски означает «щука». В яблочко кто-то угодил: никто сам себе не выдумывает кличек, их окружающие присваивают...
– Что за фокус с патронами? – мрачно поинтересовался Спартак.
– Вареные, – кратко пояснил Щука.
– А-а...
– Господа, – сказал Борута, – прошу внимания. Соизвольте ознакомиться с картой. Вам, Янкес, эти места незнакомы, вы там ни разу не бывали, а вот панна Русалка должна хорошо ориентироваться...
Беата присмотрелась, нахмурила брови, потом уверенно сказала:
– Кшивоньские леса. Дорога на Стахуры, вот здесь – лесничество. Собственно говоря, от него осталась только сторожка, все остальное сгорело еще в сорок втором... Болота... Доводилось бывать.
