жесткий кустарник разросся особенно густо, образовав идеальное укрытие для того, кто до поры до времени не спешит показываться на глаза. Он подошел почти вплотную и остановился, осознавая, что стоит практически на открытом месте, являясь отличной мишенью для стрелы. Пусть. Одно дело убить ничего не подозревающего человека, беспечно подставившего спину, и совсем другое – увидеть близко его лицо – без тени страха и неуверенности, с ожиданием в глазах: давай, покажи, на что ты способен!
Таши-Галла не стал пускать в ход магию, не стал даже отклоняться в сторону. Стрела с черным оперением свистнула где-то далеко над головой и, описав широкую дугу, ушла в землю. В кустах завозились, послышалась ругань, и злой, как пещерный дух, Къюнг-Ца вылез наконец на открытое место, отбросив лук и вытащив из ножен длинный тонкий меч.
– Что тебе нужно? – устало спросил Таши-Галла.
– Разделаться с тобой, – проговорил Къюнг-Ца. – Раз и навсегда.
Таши-Галла почувствовал волну удушающей ненависти, исходившую от противника, и окончательно успокоился. Клокочущая ярость, которую источает человек, делает видимыми все его помыслы и намерения, будто те отражаются в большом чистом зеркале.
– Учитель всегда отдавал тебе предпочтение. За десятую долю этого я готов был отдать полжизни!
Къюнг-Ца почти плакал. Таши-Галла видел его напряженный живот, белые, сведенные судорогой пальцы… Сейчас он сделает обманное движение вправо и нанесет косой удар – вот сюда, в незащищенный левый бок.'
– Разве я сделал Учителю что-то плохое? Я лишь сказал ему, что путь Черной магии – не для меня…
– Предатель! – выдохнул Къюнг-Ца и бросился вперед.
Именно так, начав с обманного движения. Таши-Галла спокойно шагнул навстречу – медленно и плавно, будто нехотя, оказавшись вдруг лицом к лицу с противником, чей длинный меч стал неожиданно бесполезным, и несильно ткнул его собранными в щепоть пальцами в точку чуть выше ключицы.
Обойдя бесчувственное тело кругом, он поднял с земли меч и осмотрел сверкающий клинок, грустно подумав о том, как несправедливо было позволять прекрасному оружию попасть в недостойные руки.
– Убей меня, – прохрипел Къюнг-Ца, порываясь встать.
Таши-Галла покачал головой.
– Я отправляюсь в монастырь Син-Къен, чтобы приобщиться к светлому учению Будды. Хотя и не знаю, буду ли я принят… Слишком много черных дел я успел совершить. Так неужели ты думаешь, что я стану отягощать свою карму еще и убийством?
Он сосредоточил взгляд на лезвии меча. Несколько мгновений – и Къюнг-Ца с изумлением увидел, как клинок, сработанный лучшими мастерами в кузницах Нъяка, вдруг закурился легким белым дымком и со звонким щелчком сломался пополам.
– Это мое последнее колдовство, – сказал Таши-Галла и с презрением зашвырнул обломки в кусты. – Я больше не маг. Я не стою у тебя на дороге – не стой и ты на моей.
И, повернувшись спиной, пошел прочь. Къюнг-Ца посмотрел ему вслед, потянулся к валявшемуся на земле луку, наложил на тетиву стрелу. И тут же понял, что выстрелить не сможет. А если и найдет в себе силы натянуть тетиву, стрела все равно не найдет цель, до которой всего-то несколько шагов. Как и в первый раз.
Сидя у себя дома, лама Юнгтун Шераб видел все, что произошло, правда в несколько другом измерении. Его бывший ученик представлялся ему ярким и чистым голубым пятном, будто человеческая фигура была закутана в саван. Видел он и черный вихрь боли, охвативший Къюнг-Ца – не боли от удара в ключицу, а другой, более сильной…
Один из учеников, принадлежавший к кругу Посвященных, бесшумно возник за спиной.
– Вы отпустили его, Учитель? – тихо спросил он.
– Дети Шара могут находиться где угодно, – проговорил Юнгтун Шераб, не открывая глаз. – В любой из трех обителей. Они могут забыть, кому они принадлежат. Но однажды Шар призовет их – и они придут. Таши-Галла ощутил свободу… Что ж, тем больнее будет возвращаться в клетку.
