разноцветные треугольные флажки. У его ног образовалась уже целая горка – это наводило на мысль о лоскутах, валяющихся на земле после парада. Маг знал: скоро они исчезнут. И наступит черед больших шаров, а за ними вылетит белый голубь – вон из той обыкновенной с виду палочки.
– Знаешь, – задумчиво сказал он, – пожалуй, надо покрасить стрелу – так, чтобы она перестала блестеть.
– Как вам это удается? – тихо спросила Фасинг, проводя пальцами по гладкой щеке мага. – Он ведь послушен, как… как…
– Как овечка? – Юнгтун Шераб усмехнулся. – Ну нет. Он смел и инициативен. А для моих замыслов другие и не нужны. Я указываю только конечную цель. Путь к ней он прокладывает сам – в этом-то вся и сложность. А сейчас уходи. Он не должен тебя видеть.
«Это я не должна его видеть – вблизи», – сообразила женщина. А издалека, из-за потайной двери, где она пряталась во время представления, она могла разглядеть только фигуру в черном балахоне. Лицо же артиста было скрыто под маской.
Меж тем артист закончил представление и поклонился. Юнгтун Шераб с раздражением поглядел на танцующие клубы красно-желтого дыма, в котором исчез голубь.
– Скольких же птиц ты извел? – недовольно спросил он.
– Ни одной, мой господин. Голубь один и тот же.
– Что, он не погибает?
– Нет. Это только фокус.
Маг с сомнением взглянул на артиста:
– Зачем тебе такой огромный колпак? И халат явно не по росту… Ты будешь вызывать смех.
Он спросил это тоном строгого учителя, экзаменующего ученика.
– Это хорошо, мой господин, – последовал уверенный, спокойный ответ. – Никто не будет воспринимать меня всерьез, и никто не прочтет моих намерений. Вы сами научили меня этому.
– Почему ты не стрелял в этот раз?
– Я стрелял.
– Я ничего не заметил. Где же стрела?
– Чуть справа от вашего виска, мой господин.
Юнгтун Шераб стремительно обернулся. Миниатюрное темно-коричневое древко торчало из стены совсем рядом с его головой.
Близко. В каких-то двух пальцах.
Голубь взмыл вверх, и эта картина – белая птица в синеве неба – приковала к себе всеобщее внимание. Даже великан Кон-Гьял, беспрестанно рыскавший беспокойным взглядом по толпе, на миг поднял глаза вверх… Как раз в тот самый момент, когда голубь вдруг исчез, обратившись, как по волшебству, ярким разноцветным облаком.
Король Лангдарма не сразу и понял, что произошло. Его что-то кольнуло в шею, будто ужалило большое насекомое… Но насекомых не могло быть в третий зимний месяц (в этом году Ченгкор-Дуйчин пришелся как раз на вторую его половину). Он хотел дотронуться до места укуса, но рука вдруг отказалась повиноваться.
– Ваше величество! – в ужасе закричал Кон-Гьял, бросаясь к Лангдарме в запоздалой попытке закрыть его своим телом.
Ты мешаешь мне наблюдать за праздником, хотел сказать король. Ты заслоняешь от меня выступление того маленького смешного фокусника, а он ведь по-настоящему талантлив, этот фокусник, достаточно увидеть его номер с голубем. И потом, что подумают люди, заметив, что ты едва не сбросил меня с трона?..
Его тело не двинулось с места – его удерживала отравленная стрела, пробившая шею и застрявшая в высокой спинке. Вокруг бесновалсь толпа, мельтешили придворные, и все казалось пустым и ненужным, лишь прекрасный белый конь спокойно ждал своего господина, чтобы еще раз торжественной поступью пройти по площади…
…Он проспал почти всю дорогу. Сначала – в тряском пазике, который вез его до пристани, потом в «ракете», наплевав на устойчивый гул, рождавший мысль о бормашине, потом – снова в автобусе до своей остановки. И даже, как показалось, те двести метров, что отделяли остановку от подъезда в его родном доме, Колесников тоже проспал. Что было странно: после недавних событий в санатории (отдохнул, называется…) Игорь Иванович внутренне приготовился к недельной бессоннице в компании с валокордином и ромашковым чаем на темной кухне.
Аллы Федоровны дома не было, и он, поблагодарив судьбу за неожиданный подарок, рухнул на диван, не снимая ботинок. И глаза закрылись сами собой.
…Ему казалось, что он летит. Или, точнее, парит в невесомости, между небом и землей, между раем и адом. Глаза по-прежнему ничего не видели, тело ничего не ощущало – ни холода, ни жары, ни боли, хотя он ждал ее, эту боль… Все писатели-фантасты, и отечественные, и зарубежные, в один голос утверждают, что при переходе человек обязан ощущать боль, словно при выходе из материнской утробы. А вот слух – слух оставался при нем. Он знал это наверняка, потому что где-то далеко тихонько плакала одинокая флейта.
Флейта звучала в горах, среди холодной прозрачной синевы. Чонг ни за что не услышал бы ее днем – разноголосый шум столичного города несовместим с тонкими нежнейшими переливами.
Те картины – кошмар, вдруг ставший реальностью, – все еще стояли перед глазами, но постепенно теряли яркость, мозг не справлялся с нахлынувшими испытаниями и все настойчивее тянул в темную пустоту – мягкую, ватную, успокаивающую…
Чонг вдруг подумал, что его тюрьма самым гармоничным образом отражает его внутреннее состояние. Его признали виновным. Его тут же опознал хозяин постоялого двора, где они с Учителем оставили лошадей. Его задержала стража на выезде из Лхассы…
Он смутно помнил то, что произошло. Хотя видел все – в числе тех счастливчиков, кому удалось протиснуться в передние ряды. Только один момент запечатлелся в его памяти – словно кто-то приложил к живой коже раскаленное клеймо. Момент, когда король Лангдарма Третий вдруг бессильно обмяк на своем золоченом троне. Кто-то там, возле трона, испуганно вскрикнул, приближенные сбились в беспорядочную кучу – будто кто-то неосторожно ткнул палкой в муравейник. И Чонг тоже закричал, потому что увидел – очень отчетливо, словно в двух шагах от себя – короткую стрелу в горле правителя. Чонг закричал, но его не услышали: кругом тоже кричали и махали руками, по-прежнему ухали барабаны и заунывно пели цимбалы. Новые и новые артисты выбегали на площадь, чтобы удивить народ своим искусством. Удивить публику и любимого правителя, которого уже не было среди живых, не было, не было…
Его не было, а праздник еще катился по инерции, и это было самое жуткое…
Только спустя целую вечность люди сообразили, что праздник идет не так. Целая вечность прошла, прежде чем ряды вдруг смешались, умолкла музыка, людской водоворот закружил Чонга и понес куда-то помимо его воли.
Учителя рядом не было. Чонг растерялся. Он был один в громадном чужом городе, а вокруг метались обезумевшие люди. Лотки с товарами, которые вынесли торговцы, оказались в мгновение ока перевернутыми, и пыльные улицы усеялись обрывками дорогих тканей, разбитой под ногами посудой, люди скользили и падали, наступая на разлетевшиеся фрукты, на размазанные в кашу сладости, рыбу, масло… Всюду стоял крик ужаса. Кто-то пытался укрыться по домам, кто-то – спасти оставшийся товар. Матери, обезумев, звали детей…
И над всей этой массой возвышались черные всадники – словно вестники смерти, с клинками наголо. Лошади топтали людей копытами, били грудью, расчищая себе дорогу. Из уст в уста передавалось: убит король… убит король… Войска подняли мятеж… На трон сел младший брат Лангдармы Ти-Сонг Децен… Он заявил, что короля убили буддийские монахи… Религия Будды объявлена вне закона…
Невозможно было отыскать Учителя в таком хаосе. Чонг бросился на постоялый двор, где они оставили лошадей.
