человека жизни – это пошло… Непрофессионально. Я совершил ошибку – не в том, что ликвидировал ее, а в том, что допустил необходимость этого… Вас-то вина не гложет? Кабы не вы…
Туровский вздохнул.
– А сейчас вас потянуло на банальности. Берите пропуск, Олег Германович, и до свидания. У меня работы чертова уйма.
Воронов пожал плечами и с независимым видом направился к выходу. Но так и не дошел, остановился в дверях, будто что-то кольнуло.
– «До свидания»? Или вы хотели сказать «прощайте»?
– Не зарекайтесь.
Туровский встал из-за стола, подошел к Воронову и оказался с ним лицом к лицу:
– Знаете, вы были правы насчет собаки. Ее можно не кормить (раз уж хозяин кретин), можно бить смертным боем… Можно заставить сбежать. Одного только нельзя: перевербовать ее, чтобы она была на стороне волков и лисиц. Собака этого просто не умеет. И поэтому, коли мой хозяин не желает на вас охотиться – что ж, я буду делать это сам. С сегодняшнего дня, с того момента, как вы выйдете отсюда, перед всеми вашими партнерами (особенно зарубежными, наши стоят мало, хоть они и не очень щепетильны) полным ходом начнется ваша компрометация. Любыми доступными мне способами.
– Что вы имеете в виду?
– Вы заметная фигура – с одной стороны, а с другой – важный винтик в отлаженной машине. У вас наверняка есть какой-то «жучок» – в руководстве Вооруженных сил и МВД… Вряд ли это крупный человек, слишком опасно, скорее некая серая мышка, имеющая влияние на определенное лицо… Так ведь? Кто-то ворует оружие с военных баз – и не только пистолеты с автоматами… Без прикрытия, на голом энтузиазме… Не верю. Боевики в Чечне получают это оружие. Кто финансирует такие сделки? Нашим инвесторам это не по зубам – не тот размах. Значит, западные.
– Доказательства? – хрипло спросил Воронов.
– Опять вы за свое. Я же говорю, что действую сам, на свой страх и риск. Мне доказательства ни к чему. И вашим иностранцам они тоже до фени… И не смотрите так на меня, я вовсе не наивный. Конечно, они знают, куда вкладывают деньги – и откуда их получают… Акулы долбаные. Но ведь они тоже не делают дела в одиночку, а поэтому перед внешним миром они просто обязаны остаться чистыми… Ни один банк, ни одна фирма-инвестор не связаны с вами напрямую, только через десятые руки… Им всем – всей цепочке, достаточно будет даже слуха, что они практически финансируют торговлю оружием в России. Это вам не наш базарный капитализм. И пойдет волна, Олег Германович. Крупные финансисты тут же открестятся. Мелкие останутся, им терять нечего… Но ведь на то они и мелкие! А война в Чечне идет, мы там увязли по уши. Каюм Сахов будет требовать оружия. И если вы остановите вашу деятельность, быстренько найдет другой канал. А вас элементарно уберет. Возможно, не сразу, сначала мягко предупредит. Пошлет, так сказать, «черную метку». Вы, сидя на нарах, Стивенсоном не увлекались? Зря, батенька. Архизанимательная история.
Воронов облизнул пересохшие губы и взглянул на потолок. Туровский понял этот взгляд.
– Микрофонов нет, никто не пишет.
– Уверены?
– А смысл? Я же вас отпустил, вон и пропуск у вас в руке.
– Откуда вы знаете про Каюма?
– «Наружка» сняла на аэродроме. Тамаре предъявили фото, она опознала.
– Как же ты, сука, сумел ее вербануть? – прошептал Воронов. – Не пойму. Не верю.
– Да ну? – хмыкнул Сергей Павлович. – А как я перевербовал вас, Штирлиц? За пять минут и безо всяких фокусов.
Дежа вю. Перед Вороновым вдруг всплыло лицо Жреца – кроткое, улыбающееся, с внимательными добрыми глазами. И их разговор, почти дословно повторивший нынешний. «Они и мыслят одинаково, – с раздражением подумал Олег Германович. – И бьют одинаково – точно и безжалостно, как боксеры- профессионалы… Значит, Каюм. Теперь он – главная опасность, его за спиной просто так не оставишь. Нужно идти к Жрецу. А Жрец выдвинет свои условия…»
– Чего ты хочешь? – тяжело спросил Воронов.
– Я должен ехать туда, – упрямо проговорил Колесников.
Валерка, принесший в дом Колесниковых (правда, Алле пока – ни слова!) страшное известие, сидел рядом на стуле, притихше и виновато разглядывая пол.
Они находились в прокуратуре, в кабинете Туровского. Сам хозяин кабинета не обращал внимания на гостей: он перечитывал Аленкино письмо – наверное, в пятый раз.
– Ты ничего странного здесь не заметил? Например, какой-нибудь нехарактерной фразы? Может быть, есть отличия в стиле?
– Нет, ничего такого. Нормальное письмо.
– А почерк?
– И почерк похож.
– Надо отдать графологам. Но если окажется, что письмо настоящее, не подделка… Ты понимаешь, что это значит?
– Что?
– Это может означать два варианта. Первый: Алену чем-то опоили, запугали и так далее… Короче, заставили написать то, что нужно. Второй – она тебя сознательно обманула. Сама. Тебе ясно?
– Да ты что? – выкрикнул Игорь Иванович. – Как тебе в голову могло такое прийти?
– А ну цыц, – без церемоний рявкнул Туровский. – Сам виноват, папаша хренов. Лучше нужно было следить за дочерью.
Игорь Иванович сник, и Туровскому стало вдруг стыдно. Он понял: эти слова его друг говорил самому себе десятки раз, перечитывая тайком (Алла ничего не должна знать, ни под каким видом! У нее сердце!) письмо, написанное Аленкой (или не Аленкой? Живо предстала перед глазами мертвая девочка, выловленная из реки. Застряла где-то в глубине мозга глупая мысль, не дававшая покоя: а не нашли ли ей замену? И если действительно так, то по какому критерию искали? Рост, вес, спортивные успехи?). Он механически двинул к себе блокнот и нацарапал: «Проверить, занималась ли Марина спортом. Предположительно – плавание, стрельба, боевые единоборства».
– На Кавказ я тебе ехать запрещаю, – отрезал он. – Тамошних розыскников я озадачу. Они профессионалы, ты будешь только мешать.
– Она моя дочь. Тебе не понять.
– Узнаю, что ты собрался туда, засажу на семьдесят два часа. Под любым предлогом.
– Да почему? – заорал Колесников, сдергивая с носа очки.
– По кочану, – устало ответил Сергей Павлович. – Если это – то самое, что я подозреваю, то Аленки на Кавказе давно нет.
– Я сам провожал ее на поезд…
– Ей позволили, чтобы ты ее проводил. Позволили дать адрес, то есть снабдили легендой. И единственный смысл, который я в этом усматриваю, состоит в том, чтобы дать нам с тобой ложный след. Единственное, чего они не учли – это тебя, – Сергей Павлович взглянул на Валерку. – Если бы не ты, Аленкины родители спокойно получали бы от нее письма по сей день.
Медленно-медленно с круглого лица Игоря Ивановича сходила краска. В бледности кожи, покрытой синеватыми жилками, в резких морщинах на лбу, в глазах, где мелькнул и застыл самый настоящий черный ужас, обозначилось понимание.
– Ты считаешь…
– Не знаю, – нехотя сказал Сергей Павлович. – Может, я дую на воду. А Аленка спокойно развлекается с хахалем на море… В Пицунде где-нибудь.
– Дай-то бог, – прошептал Колесников. Валерка зыркнул на него (ему эта версия явно не понравилась), но тотчас же опустил глаза. Правда: пусть все что угодно. Только не то самое.
Директор школы-интерната для сирот больше всего походил не на директора интерната, а на пожилого художника (никакой строгости ни в облике, ни во взгляде, ни в голосе – на мысль о богеме
