хозяйственник, упираясь тяжелым взглядом в прокурорскую переносицу.
– Березовский… Березовский… – сморщился Юра, пытаясь вспомнить, о чем идет речь. – Березовского надо…! – воскликнул он, найдя единственно верную формулу.
– Надо! надо! – воскликнули в зале. – Оставьте его на посту, он будет… Березовского и спасет Россию!
– И Россию надо…! – закричал Юра, сев на любимого конька.
– А президентская семья? А президентская дочь? – наседали на Юру сторонники столичной власти, которая давно уже хотела всех употреблять, но не была уверена, что сможет достаточно надежно предохраняться.
А президентскую дочь я готов немедленно! У меня на нее уже возбуждено! – закричал Ильич, и слова его по тонули в приветственных воплях. «Вы слышали? У него возбуждены дела против президентской дочери!» – передавалось из уст в уста, и верхняя палата парламента отказалась утверждать Ильичеву отставку. Из зала заседаний его вынесли как героя – сам он идти не мог, ибо конечности его дрожали от неконтролируемого возбуждения. Глава государства всерьез обиделся за семью и задумал отомстить Ильичу. В ту же ночь по государственному каналу телевидения частично продемонстрировали роковую пленку. Ильич встретил ее демонстрацию с восторгом.
– Теперь они все увидят, как я могу! – ликовал он.
Скажите, – спрашивали его журналисты, – это все правда?
И вы еще спрашиваете?! – возмущенно спрашивал Ильич, но, памятуя о его прежнем имидже, журналисты понимали его с точностью до наоборот. «Это монтаж!» – утверждали Юрины сторонники. Главный столичник по своему обыкновению хотел уже предложить ему должность в своей команде, где собрались к тому времени все отбросы из команды президента, но испугался, ибо в команде были женщины, а Ильич собою больше не владел. Интервью, которые он давал, выглядели теперь так:
– Будут ли возбуждены уголовные дела против крупнейших олигархов?
– Надо возбуждать, возбуждать, возбуждать!
– Что вы думаете о коррупции в российской власти? – Все б…, б…, б…!
– Хотите ли вы и впредь оставаться генпрокурором?
– Хочу, хочу, все время хочу!
Дошло до того, что представители швейцарской прокуратуры, которой Ильич отказал когда-то в документах на Карася-Обломися, не поверили чудесной перемене, произошедшей с ним. «Всегда был такой лояльный, и вдруг оппозиция!» – восклицала швейцарская прокурорша. Ей не терпелось своими глазами увидеть, что произошло с коллегой, но едва она успела переступить порог его квартиры, пробившись через тройной кордон фотографов, телевизионщиков и поклонниц, как Ильич бросился к ней с распростертыми объятиями и чуть было не повалил на диван. Теперь он знал, зачем нужны женщины. Швейцарка еле уклонилась от его объятий и, тяжело дыша, выскользнула за дверь. Вслед ей неслись истерические вопли «дай! дай!».
– О чем вас просит бывший генеральный прокурор? – щебетали неутомимые папарацци.
– Он просит… просит… передать ему результаты моих расследований, – нашлась швейцарская коллега обезумевшего юриста.
– Каких расследований? – опешила пресса.
– Бородино! – выкрикнула швейцарка единственное известное ей слово, так много говорящее всем жителям Европы. Откуда ей было знать, что жителям современной России это слово тоже кое о чем говорит?
– Ильич копает под Бородина! – перешептывались ведущие политики. – Кранты Палычу!
Обычных забав Ильичу уже было к тому времени мало. Группа его поддержки, состоявшая из сторонников крепкого хозяйственника и отборной криминальной элиты тех краев (впрочем, эти множества процентов на девяносто пересекались), не уставала поставлять ему жриц любви, но он уже отвергал стандартный секс и требовал крутого садо-мазо.
– Побей меня еще! – кричал он так, что журналистты, дежурившие за дверью, испуганно переглядывались. – Покусай! Поколи, я требую, я даю санкцию – поколи!
– Какого-то Пакколи требует, – шипели телерепортеры. – Тише вы, не слышно!
Неоднократный показ по телевидению пленки о похождениях Ильича доставил ему нешуточную славу У него появился даже клуб поклонников – «За единственного политика, который реально может!». Эти люди выдвинули его кандидатом в президенты родины и организовали ему турне по ней с выступлениями перед массой.
– Как будем бороться с коррупцией? Что будет с президентской семьей? Что ждет прессу? – спрашивали его наперебой, и на все он отвечал единственным глаголом, заменявшим ему все остальные- …!
– Значит, сильная рука? – понимающе переглядывались обыватели.
– Зачем же рука! – ободрял их Ильич. – Хватит уже рукой! Слава Богу, сколько уже времени мы все рукой да рукой! Пора уже по-настоящему, как большие…
Слова его тонули в приветственном грохоте.
– Ильич научит вас любить Родину! – восклицали фанаты Ильича из числа его бывших клиентов, и только подозрение, что в душе нация по-прежнему целомудрен на, удерживало их от организации эротического шоу с Ильичом в главной роли. В качестве Родины предполагалось использовать широкобедрую красавицу, но народ мог не понять.
За это время в стране сменилась власть, и новый глава даровал семье прежнего пожизненную неприкосновенность. Ильич толком не понял, что произошло, – он только услышал, что кого-то больше нельзя трогать, и выступил с резким протестом:
– Как это нельзя трогать? Всех можно!
– Он против неприкосновенности! – выл коммунистический электорат. – Ура Ильич)'!
Но случилось так, что по части применения любимого Ильичева глагола у него нашелся серьезный конкурент. Пока он еще только призывал употребить Березовского и лично употреблял на экране двух никому не известных баб, исполняющий обязанности президента успел поиметь на глазах у всего народа целую область родной страны, а таюке основательно притиснул ее столицу, спасшуюся только ценой заверений в своей полной и безоговорочной лояльности. И.о. окончательно добил Ильича, представ на экране не с двумя, а с двадцатью двумя шлюхами обоего пола, которые с горящими глазами сладострастно облизывали его, и все вместе называлось серией предвыборных интервью. Эту пленку, в отличие от Юриной, народ смотрел ежедневно, и штаны его были мокры: у половины – от страха, у другой – от возбуждения.
– Как он их так укладывает-то? – завистливо спрашивал Ильич. – Тоже за деньга?
– Не похоже, – смущались его советники.
– Так как же?! – чуть не плакал Юра, но советники были бессильны ему объяснить, что если кто берет по-настоящему – тут уж не до вопросов, давать или нет.
– Когда были объявлены результаты выборов, Ильич не поверил своим ушам.
– Полпроцента?! – кричал он. – Пусть не первый пусть даже не второй, но полпроцента?! Да я вас всех, всех, всех!
Но – странное дело! – знакомого возбуждения он не чувствовал. Что-то было не то, что-то раз и навсегда сломалось, и, ощупав себя, Ильич понял, что именно Не вынеся нервного потрясения, он навеки вернулся в тот статус, откуда его так неожиданно извлекли жрицы любви. В ужасе упал он на родную землю, словно собираясь публично любить ее, и хриплый стон вырвался из его уст. Он долго катался по мартовской грязи, но вдруг кто-то сзади похлопал его по плечу.
Ильич обернулся и безумным взглядом окинул подошедшего. Перед ним стоял бывший и.о., ныне всенародно избранный.
– А! – горько воскликнул Ильич. – Глумиться пришел?
– Ничуть не бывало, – спокойно отвечал избранный. – Ты, значит, больше не можешь?
– Вместо ответа Юра заплакал.
– Вот и отлично, – поощрил бывший и.о. – Будешь отвечать за мораль.
– За мораль? – Ильич задумался. Такая мысль еще не приходила ему в голову.
