Его голос сорвался от волнения.
— Мы будем сражаться за Шайме!
На миг воцарилось торжественное безмолвие. Потом Ксинем затянул молитву Высокого Храма:
О всемилостивейший Бог богов,
Ты, что ходишь меж нас,
Святые имена твои бессчетны.
Да утолит хлеб твой наш вседневный голод,
Да оживят дожди твои нашу бессмертную землю,
Да прострешь ты руку свою над нашим смирением,
Дабы процветали мы во имя твое.
Не суди нас по прегрешениям нашим,
Но по искушениям нашим,
И дай другим то,
Что дают они нам,
Ибо Власть имя твое,
И Слава имя твое,
И Истина имя твое,
И пребудет оно вовеки,
Ныне, присно и во веки веков.
— Восславим Господа! — откликнулся десяток голосов, точно собрание молящихся в храме.
Торжественное настроение продержалось еще несколько секунд, а потом пирующие опять загомонили. Стали произносить новые тосты. Рабы принесли еще жареного мяса на вертелах. Эсменет смотрела на них. Грудь сдавило, кровь застыла в жилах. То, чему она только что была свидетельницей, казалось немыслимо прекрасным. Ярким. Отважным. Царственным. Священным даже. Где-то в глубине души ей чудилось, что, если она их окликнет и выйдет из тени к их костру, они все исчезнут, унесутся прочь, и она останется одна перед холодным кострищем, оплакивая свою дерзость.
«Вот он, мир! — осознала она. — Прямо тут! Передо мной!» Она смотрела, как князь Атритау сказал что-то на ухо Ксинему, как Ксинем улыбнулся и махнул рукой в ее сторону. Они встали и пошли к ней. Эсменет отшатнулась во тьму за маленькой палаткой, съежившись, точно от холода. Она увидела их тени, идущие бок о бок, похожие на призраков на фоне утоптанной земли и травы. Потом двое мужчин прошли мимо нее по неровной дорожке света от костра, тянущейся в сторону канала. Эсменет затаила дыхание.
— В темноте за пределами круга света всегда так тихо и спокойно! — заметил высокий князь Атритау.
Двое мужчин встали на берегу канала, задрали туники, повозились с набедренными повязками, и вскоре в воду хлынули две ровные струи.
— О! — сказал Ксинем. — Водичка-то теплая!
Эсменет, несмотря на весь свой страх, закатила глаза и усмехнулась.
— И глубокая, — отозвался князь.
Ксинем захихикал одновременно злорадно и добродушно. Вновь обретя равновесие, он похлопал князя по спине.
— Я это использую! — весело сказал он. — В следующий раз, как пойду сюда мочиться вместе с Аккой. Он непременно свалится, или я его не знаю!
— Ты бы хоть веревку прихватил, чтобы его вытащить! — ответил высокий.
Снова хохот, раскатистый и дружелюбный. Эсменет поняла, что между этими людьми только что завязалась крепкая мужская дружба.
Они пошли обратно. Она снова затаила дыхание. Князь Атритау как будто смотрел прямо на нее.
Однако если он и увидел ее, то не подал виду. Вскоре оба снова присоединились к кругу пирующих у костра.
Сердце у нее колотилось, голова шла кругом от чувства собственной вины. Она пробралась вдоль дальней стенки шатра к удобному месту, где можно было не опасаться, что ее обнаружат те, кто отошел помочиться. Она привалилась к какому-то пеньку, склонила голову на плечо и прикрыла глаза, предоставив голосам, доносившимся от костра, унести ее далеко-далеко отсюда.
— Ну ты и напугал меня, скюльвенд! Я уж подумал: ну все…
— Серве, да? Ну, я так и думал, такое красивое имя…
Все они казались очень добрыми, милыми людьми — Эсменет подумала, что Акке, разумеется, приятно иметь таких друзей. Среди этих людей было… свободное пространство. Возможность ошибиться. Возможность задеть — но не обидеть.
Сидя одна в темноте, Эсменет внезапно почувствовала себя в полной безопасности, как с Сарцеллом. Это были друзья Ахкеймиона, и, хотя они не подозревали о ее существовании, каким-то образом они охраняли ее. Ее охватило блаженное сонное чувство. Голоса звенели и рокотали, искрясь неподдельным, искренним весельем. «Я только вздремну…» — подумала она. И тут кто-то упомянул имя Ахкеймиона.
— И что, за Ахкеймионом приехал Конфас? Сам Конфас?
— Ну, не сказать, чтобы это было ему по душе. Льстивый ублюдок!
— Но для чего императору мог понадобиться Ахкеймион?
— А ты что, в самом деле о нем тревожишься?
— О ком именно? Об императоре или об Ахкеймионе? Однако этот обрывок разговора потонул в сумятице других голосов. Эсменет почувствовала, что засыпает.
И приснилось ей, что пенек, у которого она прикорнула, — на самом деле дерево, только засохшее дерево, лишенное листьев, коры и ветвей, так что его ствол уподобился фаллическому столпу с распростертыми сучьями. Ей снилось, что она не может проснуться, что дерево каким-то образом прирастило ее к душащей земле…
«Эсми…»
Она шевельнулась. Что-то пощекотало ей щеку.
— Эсми.
Дружеский голос. Знакомый голос.
— Эсми, что ты делаешь?
Она открыла глаза. И на миг пришла в такой ужас, что даже закричать не могла.
А потом он зажал ей рот ладонью.
— Тсс! — предупредил Сарцелл. — А то придется объясняться.
И он кивнул в сторону Ксинемова костра.
Точнее, того, что от него осталось. В кострище трепетали последние слабые языки пламени. Все пирующие разошлись, лишь чья-то одинокая фигура свернулась клубком на циновке у огня. От костра вдаль тянулся дым, такой же холодный, как ночное небо.
Эсменет втянула воздух через нос. Сарцелл отнял руку от ее рта, поднял ее на ноги и увел за шатер. Тут было темно.
— Ты меня выследил? — спросила она, отнимая у него руку. Спросонья она даже рассердиться как следует не могла.
— Я проснулся, а тебя нет. Я понял, что ты здесь. Эсменет сглотнула. Руки казались слишком легкими, как будто готовились сами собой закрыть лицо.
Я не вернусь к тебе, Сарцелл.
В глазах его вспыхнуло и промелькнуло нечто, чего Эсменет распознать не смогла. Торжество?! Потом он пожал плечами. Беспечность этого жеста привела ее в ужас.
