«грубиян», шофер такси — «ослиная задница». Продавец жетонов «смерил его презрительным взглядом», в химчистке «преднамеренно» потеряли его рубашку. С особой страстью он ненавидит нашего ненавистного сенатора.
При твоем упоминании об антидепрессантах он посмотрит на тебя так, словно ты пытаешься всучить ему целую кучу мятных пилюль.
Он будет членораздельно объяснять, что хочет преобразовать боль в стимул и средство самопознания. Анестезия — противоположность тому, в чем он нуждается.
Ты говоришь, что понимаешь его, и спрашиваешь после этого: «Еще один бурбон и пиво?»
Он достает камеру-поляроид и то и дело тебя фотографирует. На самой любимой его фотографии ты хохочешь во весь рот, а твою голову наподобие берета украшают его шорты.
Он говорит, что ты похожа на Пэтти Херст, участницу боевой левацкой организации, в момент ее ареста.
И добавляет, что ему нравится это фото еще и потому, что на нем хорошо видно, как блестит серебро у тебя на груди.
В ресторане он замечает стайку гогочущих девушек-моделей. «Это — как созерцать искусство ради искусства. Мы, все прочие, — просто люди, — говорит он. — Благодаря им мы понимаем, что не являемся такими прекрасными, как они».
Он заявляет, что ничего не хочет от тебя скрывать. Он хочет быть ближе к тебе, чем к кому бы то ни было. И на этой волне признается тебе в таких мыслях, от которых ему самому становится стыдно. Ты начинаешь играть роль добровольца Красного Креста. Уравновешенного и добродушного, раздающего маисовую кашу — до тех пор, пока ночью он не начнет тебе рассказывать, что в какое-то время объектом его фантазий становятся и другие женщины.
Тебе известно, что мужчинам это свойственно; ты допускаешь, что с ним именно так все и обстоит, но то, в чем он исповедался, злокозненно заражает и тебя.
Он отрешается от действительности. Он говорит, располагаясь на кушетке: «Это перемещение в пространстве». Он и ненавидит, и любит тебя, как это было и с матерью. Фантазии — вот средство, к которому он прибегает, чтобы улизнуть из-под твоей власти.
Когда он заявляет, что перемещение — это универсальная истина, ты отвечаешь: «Для тебя — может быть».
Вы расстаетесь.
Где бы ты ни оказалась, повсюду ты обнаруживаешь женщин, которые красивее тебя.
Ты воображаешь, что они влекут его к себе.
Ты готова пить бензин, только бы твоя душа не озябла.
Когда он звонит и сообщает, что соскучился по тебе, ты приглашаешь его, и он проводит с тобой ночь.
Утром он спрашивает, где его бритва. Ты отвечаешь, что выбросила ее, когда вы расстались. Тогда он признается: «А я стащил твой дезодорант».
Он везет тебя в Париж праздновать твой день рождения. Он говорит, что собирается сделать тебе предложение. И вот ты одеваешься для события, о котором вы оба будете вспоминать через много лет, и даже накладьшаешь макияж. Однако после нескольких обедов, прошедших без обмена кольцами, ты перестаешь позировать для будущих воспоминаний и расслабляешься. Ты начинаешь наслаждаться путешествием как раз тогда, когда он становится мрачным и утрачивает чувство юмора.
Он просто не может поверить, как тут все дорого, и не перестает удивляться высокомерию парижан. Он устал от бесконечных хождений и размышляет вслух, действительно ли существует такое явление, как нарушение биоритмов в связи с перелетом через несколько поясов.
Он интересуется: «Ты употребляешь косметику?»
В кафе, в музеях, за обедом он смотрит на тебя в упор, и тогда возникает впечатление, будто бы он пытается вспомнить, что любит тебя.
«В чем дело?» — спрашиваешь ты наконец.
«К тебе, милая, это не имеет никакого отношения. Я исполняю танец перемещения в пространстве».
В последний вечер вашего пребывания в Париже, после ужина в честь твоего дня рождения, он смывается, чтобы рассчитаться в гостинице. Ты роешься в его рюкзаке в поисках ручки и находишь обручальное кольцо. Тебя начинает бить дрожь. Ты ложишься. Когда он возвращается, ты сообщаешь, что хочешь прогуляться. В одиночестве.
«Но ведь уже полночь, — говорит он. — Нам нужно рано вставать».
«Я знаю», — отвечаешь ты.
Ты идешь на улицу Сен-Жермен, в то кафе, где Симона де Бовуар писала письмо Сартру[19], — кафе, которое твой дружок презирает из-за того, что там всегда полно туристов.
Тебе оно нравится. Ты заказываешь вино. Куришь сигарету. Разыгрываешь из себя почтенную Симону перед малопочтенным Жан-Полем.
За вторым бокалом вина ты замечаешь мужчину, который внимательно тебя разглядывает. Он полноват, у него залысины, длинные пряди волос беспорядочно спутаны. Пока он не встает, ты не имеешь представления о том, какого он роста. И тогда обнаруживается, что и вставать ему почти что не надо. Он подходит к твоему столику.
«Хэлло», — говорит он, и ты замечаешь, что одного из передних зубов у него нет.
Он останавливается перед тобой и начинает разговор. По причине отсутствия зуба он слегка шепелявит, и, слушая его, ты получаешь удовольствие. Говорит он быстро, то и дело упоминая имена знаменитых американцев, встретившихся ему на жизненном пути. Сам он — экспатриант из Нью-Йорка. Он рассказывает тебе, что он — адвокат, киносценарист, а также очень удачливый и очень богатый антрепренер. А ты думаешь: «Ага, но почему бы ему не потратить всего один день и немного денег, чтобы вставить себе зуб?» Однако ты только улыбаешься. Он курит твои сигареты, а ты берешь сигареты из его пачки.
Он развлекает тебя гораздо лучше, чем твой дружок делал это в течение целой недели, и ничего не просит у тебя, даже разрешения присесть. Долгое время ты даже не подозреваешь, что он стоит, а когда наконец догадываешься, приглашаешь его занять место за столиком.
Ты сочиняешь себе имя Дина. Его зовут Уоллес.
Усевшись, он переходит к вопросам личного свойства: «Я вижу, что у вас нет кольца, Тина. Вы поругались со своим другом?»
«Дина, — поправляешь ты. — Нет, мне просто не спится». Тебя удивляет то, что в твоем голосе не чувствуется фальши.
«Это хорошо, Дина, что вы не хотите говорить об этом, — замечает он. — Очень хорошо».
Наверняка он встречал немало женщин в ситуации, аналогичной твоей, потому что говорит самые общие фразы о свободе и любви, страсти и верности. Он из кожи лезет, ожидая от тебя сигнала. Ага, вот она — моя история, — так что он может приземлиться. Однако ты остаешься бесстрастной, и наконец он говорит: «Слушайте, Тина, этот парень и не подозревает, какая вы замечательная женщина».
«Дина, — снова поправляешь ты и добавляешь, что если он хочет тебе что-то посоветовать, то должен хотя бы правильно называть твое имя.
«Дина, Тина, Нина, — говорит он. — Вы понимаете, что я имею в виду».
«Да, — отвечаешь ты. — Прекрасно понимаю».
Ты кладешь на столик несколько банкнот в уплату за вино и говоришь, что тебе уже пора спать, не обращая внимания на то, что эта фраза звучит несколько театрально.
