какой-то миг он от головокружения совсем потерял ориентировку, впал в смятение и безошибочно понял, что бывал здесь и раньше, все это уже видел. Подняв глаза к небу, он споткнулся, однако голова прояснилась, и он не угодил под колеса транспорта, хотя был к этому близок. Вдруг раздался страшный грохот, как будто машина врезалась в какую-то преграду, но, скорее всего это был просто грохот пустого грузовика или самосвала, который, не сбросив газ, наехал на бугор ограничения скорости или попал колесом в выбоину. Граут медленно обернулся с каким-то странным ощущением, чтобы посмотреть, не была ли это часом одна из тех выбоин, что заделывал Дэн Эштон со своими подручными. Он готов был заложиться, что так оно и есть.
На тротуаре завизжала какая-то женщина.
Он снова поднял глаза к голубому-голубому небу и увидел, как из этой голубизны выплывает какой-то округлый предмет, несущий на себе яркие отблески небосвода.
Крутящийся цилиндр.
Мимо пронесся мотоцикл, за ним грузовик. Граут замер как вкопанный, думая только об одном: моя каска… моя каска…
Слетевшая с грузовика алюминиевая бочка с пивом опустилась прямо ему на голову.
КИТАЙСКАЯ КРЕСТОСЛОВИЦА
Укутавшись в шкуры, они заняли маленький свободный пятачок на одном из верхних ярусов Замка Наследия.
С одной стороны к сверкающему светло-серому небу тянулись обветшалые башни с подгнившими перекрытиями комнат и залов; почти все помещения были пусты и заброшены, их давно облюбовали птицы. Если не считать расчищенного пятачка, вокруг были сплошные руины – крупные обломки кровельных плит. Из трещин и сланцевого крошева тут и там пробивались чахлые деревца и кустики, больше похожие на сорняки-переростки. Кое-где валялись обломки арок и колонн. И пока шла игра в китайскую крестословицу, начался снегопад.
Квисс изумленно вскинул голову. Ему не припоминалось, чтобы здесь шел снег… разве что очень давно. Он сдул с доски несколько маленьких сухих снежинок. Аджайи этого не заметила: она изучала две последние фишки, которые едва помещались у нее на узкой щепке. Игра была почти закончена.
Поблизости на выщербленной, облезлой колонне восседала красная ворона, которая дымила окурком толстой зеленой сигары. Она пристрастилась к табаку примерно в то же время, когда они начали играть в китайскую крестословицу.
– Сдается мне, это надолго, – сказала она в первый день. – Надо чем-нибудь себя занять. Может, хотя бы рак легких подхвачу.
Квисс как-то полюбопытствовал, откуда у нее такие хорошие сигары. Не нужно было связываться, сказал он себе, услышав ее ответ: «Да пошел ты в задницу».
– Прежняя игра мне больше нравилась, – объявила вдруг сверху красная ворона между затяжками.
Квисс даже не удостоил ее взглядом. Красная ворона вытащила из клюва окурок, балансируя на одной ноге. Она задумчиво рассматривала тлеющий кончик сигары. Тут прямо на огонек опустилась снежинка, которая сразу с шипением растаяла. Красная ворона задрала голову и укоризненно посмотрела на» небо, а потом опять сунула сигару в клюв (поэтому слова выходили странно искаженными):
– Да, бесконечное го была игра что надо. И доска шикарная, во все стороны. Вы-то оба гляделись козявками, доложу я вам. Как влезете на середину бесконечной доски – сверху смотрелись будто по пояс обрубленные… Кучки дерьма собачьего, ни дать, ни взять. А домино было – дурь одна. Да и это вот – скука смертная. Сдавайтесь, что ли. Ну не найти вам ответа. Сиганите за перила – и дело с концом. В одну секунду. Нелегкая вас раздери, старье поганое – вам до земли-то живьем не долететь, в воздухе окочуритесь.
– Хм-м-м, – произнесла Аджайи.
Квисс не понял, слышала ли она поток вороньей брани. Его компаньонка все так же пребывала в хмурой задумчивости и не отводила глаз от двух пластиковых фишек на тонкой щепке. Вероятно, к ним она и обращалась, а может, сама к себе.
Совсем скоро, если расчеты Квисса были верны, им предстояло отметить две тысячи дней совместного пребывания в замке. Но, разумеется, он гордился тем, что попал сюда раньше нее.
Это превратилось для него в приятную заботу – подсчитывать дни и вычислять годовщины, которые можно отпраздновать. Он вел счет в разных системах. Отсчитывал по пять, шесть, семь, восемь (само собой), девять, десять, двенадцать и шестнадцать. Так что две тысячи дней выливались в четырехкратную годовщину, поскольку это число делилось и на пять, и на восемь, и на десять, и на шестнадцать. Жаль только, что Аджайи совершенно этим не интересовалась.
Квисс не спеша провел рукой по голове, стряхнул несколько снежинок. Потом еще раз дунул на доску. Если снегопад не прекратится, тут долго не высидеть. Игровой зал им давно осточертел, а зима выдалась мягкой, поэтому сенешаль после долгих уговоров дал разрешение отвинтить от пола маленький игровой стол с красным кристаллом (казалось бы, пустяковое дело, однако на него ушло пять дней, и занимались им по меньшей мере три сварливых существа, вооруженных масленками, отвертками, молотками, кусачками, пинцетами, гаечными ключами и плоскогубцами) и перенести его на верхний уровень, служивший теперь крышей – видимо, вследствие разрушения более высоких ярусов замка. Там образовался своего рода висячий дворик, окруженный чахлыми деревцами и грудами сланца, с видом на башни; в этом месте они играли в китайскую крестословицу вот уже пятьдесят с лишним дней. Погода была к ним благосклонна: безветренно, теплее обычного (до сегодняшнего дня), а небо хоть и серое, но, если выразиться точнее, светло-серое. «Наверно, это весна!» – радовался Квисс. «Скажи еще: разгар лета», – хмуро проворчала Аджайи, и Квисс разозлился на нее за такую мрачность.
Квисс почесал голову. У него не проходило какое-то странное ощущение после того, как цирюльник замка обрил его наголо. Теперь невозможно было понять, отрастут ли волосы, как прежде. Подбородок и щеки, которые покрылись пегой щетиной за тысячу девятьсот дней, прожитых им в замке, стали гладкими на ощупь, хотя старческие морщины никуда не делись.
При мысли о парикмахере Квисс хмыкнул. Жертва невроза. Он стал таким невротиком, потому что должен был брить в замке всех, кто сам себя не бреет. Квисс слышал об этом чудаке задолго до их встречи. Сенешаль упомянул о нем вскоре после прибытия Квисса в замок: Квисс тогда спросил, есть ли в замке хоть сколько-нибудь нормальные люди. Вначале он не поверил словам сенешаля, ему показалось, что эта особь с землисто-серой кожей просто шутит. Парикмахер, который бреет всех, кто сам себя не бреет? Квисс сказал, что такого человека не существует.
– Таков предварительный вывод, – со значением пояснил сенешаль, – к которому пришел парикмахер.
С самим брадобреем Квисс познакомился гораздо позже, когда обследовал средние ярусы замка. Тот хозяйничал в огромной, прекрасно оснащенной и совершенно нетронутой парикмахерской с великолепным видом на заснеженную равнину. Брадобрей оказался чернокожим, выше ростом и костлявее, чем сенешаль. Его седые волосы лишь наполовину покрывали скальп. Правая сторона черепа была тщательно обрита наголо. На левой стороне буйно кудрявилась белоснежная шевелюра – или, правильнее сказать, полушевелюра. Левая бровь была сбрита подчистую, а правая оставалась неприкосновенной. У него были полуусы – на левой стороне лица. Густая непослушная борода топорщилась только справа, ибо кожа на щеке и подбородке слева была безукоризненно выбрита.
Брадобрей носил плотный белый комбинезон и такой же ослепительно белый фартук. То ли он не знал языка, которым владел Квисс, то ли разучился говорить, но когда Квисс оказался в парикмахерской, среди сверкающей латуни и красных кожаных кресел, тот начал пританцовывать вокруг него, тыча пальцами в его волосы и бороду, и при этом щебетал, как птица, – даже размахивал руками, словно хлопал крыльями. Он встряхивал перед носом Квисса пыльное белое полотенце и умоляющими движениями приглашал его сесть в кресло. Квисс, который даже в лучшие времена сторонился тех, кто мельтешит и
