«пропишем» тебя…
Сафонов встал, в стенном шкафу раскрыл дверцу встроенного холодильника, достал заиндевелую бутылку водки, буханку ржаного хлеба и шмат свиного сала.
Разложил снедь на столе, вынул из кармана нож-выкидушку, цыкнуло наружу бритвенно острое лезвие. Сафонов нарезал пористый хлеб, мягко дышащий, толстыми ломтями, секанул по куску мраморного бело-розового шпика, разлил в тонкие чайные стаканы водку. От сала головокружаще пахло специями.
— У тебя там, в Европах, с утра не квасят, наверное?
— И не закусывают так, — засмеялся я.
— Ну давай! Как говорится, с почином тебя. Сегодня первую борозду на поле положишь…
Выпили. Водка, от холода густая, как глицерин, текла по горлу вязкой струйкой. Я с наслаждением впился зубами в свой бутерброд. Сафонов показал на сало:
— Настоящее, хохляцкое, домашнего засола… Это мне мой дружок Варфоломеев, бывший украинский министр, привез из Киева. Времени теперь много, сам солит… Ты Варфоломеева помнишь?
— Помню, — кивнул я. — Он когда-то в союзном министерстве главком УБХСС командовал.
— Сильный был работник, — вздохнул Сафонов. Задумчиво глядя на сало, сказал:
— Он мне про это сало забавную историю рассказал. На даче у него жила старая крыса, огромный рыжий пасюк. Ума и хитрости невероятной. Варфоломеев с ней воевал всю дорогу. Не брала она приманок. Разбойничала по дому как хотела, а заманить ее в крысоловку — никогда! Озверел Варфоломеев, взял кусок свежего сала и засолил его по всем правилам. С лавровым листом, чуток перчика, чеснока, сам чуешь — запах с ног валит. Нарезал ломтиками и раскладывал в разных местах, и пасюк этот не смог устоять — стал его жрать помаленьку. Вот тогда Варфоломеев поставил лисий капкан и зарядил большим куском сала. Тут- то и сломался пасюк — пришел в ловушку…
Я с грустью смотрел на Сафонова, потом отодвинул свое прекрасное ностальгически-опасное угощение, такое традиционное, соблазнительно простое хлеб-сало.
— Кажись, Алексей Кузьмич, вы по рецепту Варфоломеева из меня капкан для Кота заряжаете…
КОТ БОЙКО: КАРАБАС
Водитель положил деньги в карман и спросил:
— Приехать попозже? Забирать вас не надо?
— Спасибо, земляк. Обойдусь…
— А как же вы отсюда в город доберетесь?
— Я тут останусь, жить тут буду, — пообещал я.
— Вольному — воля, — развел руками шоферюга и покатил на поиски своей неверной попутно- дорожной удачки.
А я, гуляючи, фланируя и созерцая, отправился в путь по «Моторленду» — уже никем не охраняемому, заброшенному, забытому прежними хозяевами автодрому на дальней развилке между Рогачевским и Дмитровским шоссе. Когда-то здесь была мощная спортивная автомототехническая база, пришедшая явно в упадок из-за отсутствия государственного финансирования. А состоятельных новых владельцев пока, видно, не нашлось.
Поэтому еще не кончилась здесь привольная, хоть и бедная, житуха байкерско-рокерской вольницы. Гром, рокот и треск мотоциклетных моторов, гул тяжелого «металлического» рока, пелена синего выхлопного дыма стелилась над гоночными трассами, выгоревшей желтой травой центрального поля, порывы ветра хлопали линялыми вымпелами и старыми флагами. Рокеры — в традиционном кожаном прикиде с блестящими заклепками и бляхами — выписывали вензеля по полю со своими отчаянными подружками.
Так, праздно разгуливая посреди желто-лимонного и нежно-голубого июльского дня, ленивым туристом дошел я до красно-кирпичного ангара. Перед ангаром был водружен полосатый зонт-тент, под зонтом — пластиковый стол и алюминиевые складные стулья. На столе разложены детали мотоцикла, инструменты, жестянки с бензином и смазкой, бутылка виски «Джим Бим» и пластиковые красные стаканы. Над всем этим железным мусором воздымался двухметровый человек — огромный, толстый, бородатый, с пегими лохмами, заплетенными в косу, в черной шевровой жилетке, с сигарой в зубах и в золотом пенсне. С непривычки это сооружение вызывало чувство шизофренического разрыва — глядя на него, невыносимо хотелось смеяться, а с другой стороны — очень боязно.
Я подошел к столу, уселся на стул, положил ногу на ногу и, покачивая мыском элегантного полусапожка, приветливо молвил:
— Бог в помощь, Карабас Барабасыч…
Человек-гора оторвался от своего ценного мотобарахла, неспешно допил свой красный стакан, наклонив голову, долго смотрел на меня поверх щегольского пенсне, лениво спросил:
— Ну, хрен с горы, откуда ты такой красавец сыскался?
— С хреновой горы, Карабас Барабасыч, — невозмутимо ответил я, снял свои шикарные крупноформатные темные очки, стянул парик и бросил этот постыдный реквизит на стол.
Карабас мгновение оцепенело смотрел на меня, потом стал подниматься из-за столика, как кожаная туча с заклепками и детским великом-пенсне, сделал шаг ко мне и поднял вверх вместе со стулом.
— Кот! Кот Бойко! — заревел Карабас нутряным басом. — Долбаный в голову!… Это ж надо!… Котяра собственной персоной! Дружбан ты мой дорогой!… Кот, с ума сойти! Уже не надеялся… Кот, йог твою мать!
— Не преувеличивай, — ввернул я словечко. — Может, поставишь на землю, Карабас? А то не поймут нас…
Карабас опустил на землю стул, на котором я изо всех сил старался сохранить невозмутимость, сокрушительно хлопнул меня по спине.
— Ох, какую мы сейчас с тобой пьянь учиним! — вымолвил он мечтательно-нежно.
— Мне нельзя, — усмехнулся я. — Режим…
— А у меня? — возмутился Карабас. — Ему, видите ли, нельзя! А мне можно? Режим! И у нас режим — напьемся и лежим. Ты, Кот, не тревожься, мы для начала пьянку аккуратную покатим, вполсилы…
— Я тебя знаю — вполсилы, — усомнился я. — Не забудь, я почти три года не тренировался…
— А ты, Котяра, не напрягайся, береги себя, пей лежа…
— Лежа, говоришь? Ладно! Сердце — не камень, душа — не деревяшка! Уговорил! — согласился я.
— Я и не сомневался в тебе никогда, — уверенно заметил Карабас. — Щас вспрыснем, как инжектором на форсированном движке…
Он обернулся в сторону ангара и зычно крикнул:
— Эй, Ксана! Вари пельмени, ко мне дружбан дорогой прибыл! Ты, Кот, пельмени любишь?
— Уважаю. Это наши предки хорошо придумали.
— Наши предки! — захохотал страшно Карабас. — Сибирские пельмени — наша национальная китайская гордость!
— Почему китайская? — удивился я.
— Потому что китайцы соорудили четыре угловых камня цивилизации — порох, компас, колесо и пельмени, — витийствовал Карабас. — То, что китайцы изобрели порох и компас, — мне плевать. А вот за микояновские пельмешки в пачках — большое им наше русское спасибо! — Одновременно Карабас быстро раскладывал по картонкам и ящичкам мотоциклетные детали, инструменты, тряпки, крепеж.
Я ехидно засвидетельствовал:
— Карабас, ты такой грамотей, мне с тобой толковать стыдно…
— Это ты зря! — успокоил меня великан, наплевав на мое ехидство. — Новые времена — новые песни о главном. Сейчас ничего не стыдно — стыдно только денег не иметь.
— Смотри, Карабас, как бы нам с этими песнями не помереть со стыда, — заметил я, внимательно
