В том, что он человек спокойный, средних лет, с красноватым носом и некоторой склонностью к полноте из-за сидячей работы, сходились решительно все.
Спустя четыре минуты и двенадцать секунд Рённ прибыл по указанному адресу.
Больница Саббатсберг занимает довольно обширный возвышенный участок почти правильной треугольной формы, который с севера примыкает своим основанием к Вазапарку, а боковыми сторонами к Далагатан на востоке и Турсгатан на западе, тогда как вершина треугольника срезана подъездной дорогой, выводящей на новую магистраль через залив Барнхюс. Со стороны Турсгатан вплотную к участку подступает большое кирпичное здание газового завода, нарушая правильность его очертаний.
Имя свое больница получила в память Валентина Саббата, владевшего к началу семнадцатого века двумя погребками — «Росток» и «Лев» — в Старом городе. Саббат купил этот участок и занялся разведением карпов в местных прудах, которые нынче частью пересохли, а частью наполнены снова; здесь он тоже успел открыть заезжий дом и содержал его три года, пока в тысяча семьсот двадцатом году от рождества Христова не отошел к праотцам.
Спустя несколько десятилетий здесь открыли целебный источник, или кислые воды, как их тогда называли. Заезжий дом у источника, построенный более двухсот лет назад, успел послужить и больницей, и богадельней, но затем ему пришлось потесниться и уступить место девятиэтажному Дому пенсионеров.
Больница была сооружена верных сто лет назад на холмах вдоль Далагатан и в первоначальном своем виде состояла из отдельных домиков, соединенных длинными надземными галереями. Некоторые из прежних строений используются до сих пор, другие же недавно снесены и заменены новыми, а система переходов упрятана под землю.
В отдаленной части парка находится несколько старых коттеджей, в них размещен сейчас Дом для престарелых. Есть здесь маленькая часовня; в саду, обнесенном живой изгородью, есть лужайки, песчаные дорожки и стоит желтая беседка с белыми углами и башенкой на круглой крыше. Аллея ведет от часовни к дряхлой сторожке у выхода на улицу. За часовней парк поднимается все выше и неожиданно обрывается у Турсгатан, которая извивается, зажатая с одной стороны холмами, а с другой — издательством «Боньерс». Здесь самая спокойная часть больничной территории, здесь меньше всего движения и шума. Как и сто лет назад, центральный въезд в больницу остался со стороны Далагатан, здесь же расположен главный корпус.
V
Рённ и без того чувствовал себя призраком в синем свете прожекторов, вращающихся на крыше патрульной машины. Но дальше пошло еще страшней.
— Ну, что у вас случилось? — спросил он.
— Сам не знаю толком. Жуть какая-то.
Полицейский был совсем молоденький. У него было открытое, симпатичное лицо, но взгляд какой- то бегающий. Казалось, ему трудно стоять на месте. Он придерживал левой рукой дверцу машины, а правой неуверенно теребил дуло револьвера. Десятью секундами раньше он испустил звук, который вполне можно было бы принять за вздох облегчения.
«Трусит парень», — подумал Рённ и сказал успокоительно:
— Посмотрим, посмотрим. Где это?
— Туда так просто не подъедешь. Лучше я поеду первым.
Рённ кивнул и вернулся к своей машине. Включил зажигание и поехал за синим прожектором, описав широкую петлю вокруг главного корпуса и дальше — по территории больницы. За тридцать секунд полицейская машина успела трижды повернуть направо и дважды налево, затормозить и остановиться перед длинным низким строением с желтыми оштукатуренными стенами и черной двускатной крышей. Строение казалось совсем старым. Над рассохшейся деревянной дверью коричневого цвета одинокая робкая лампочка, прикрытая старомодным плафоном матового стекла, безуспешно пыталась разогнать ночной мрак. Полицейский вылез из машины и встал, как и прежде, положив одну руку на револьвер, а другую — на дверцу машины, словно это был щит, противостоящий ночи и всему, что ночь таит в себе.
— Здесь, — сказал он и покосился на дверь.
Рённ подавил зевок и кивнул.
— Позвать еще кого-нибудь?
— Посмотрим, надо ли, — добродушно ответил Рённ.
Он стоял уже на крыльце и отворял правую створку двери. Дверь жалобно скрипела несмазанными петлями. Еще две ступеньки, еще дверь, и Рённ очутился в скудно освещенном коридоре. Коридор был просторный, высокий и вытянулся во всю длину дома.
Вдоль одной стороны шли палаты и холлы, вдоль другой, судя по всему, — прочие помещения — бельевые, туалетные комнаты, кабинеты, лаборатории. И еще на стене висел старенький телефон, черный, из тех, по которым нельзя поговорить иначе как за десять эре. Рённ поглядел на белую эмалированную табличку овальной формы с лаконичной надписью «Клистирная», после чего принялся разглядывать четыре личности, оказавшиеся в поле его зрения.
Двое из четырех были полицейские в форме. Один — дюжий и приземистый, он стоял, широко расставив ноги, опустив руки, и глядел прямо перед собой. В левой руке он держал раскрытую записную книжку в черном переплете. Его коллега прислонился к стене, опустив голову и не отрывая взгляда от прикрепленной к стене эмалированной белой раковины со старомодным медным краном. Из всех молодых людей, с которыми Рённу довелось столкнуться за девять сверхурочных часов, этот казался самым молодым, а потому его форменная куртка с портупеей и оружие производили впечатление почти нелепое. Пожилая женщина, седая, в очках, сидела сгорбившись в плетеном кресле и безучастно разглядывала свои белые деревянные башмаки. На ней был белый халат, бледные икры испещрены узлами вен. Завершал квартет мужчина лет тридцати, с буйной черной шевелюрой. Мужчина возбужденно грыз костяшки пальцев. На нем тоже был белый халат и деревянные башмаки.
Воздух в коридоре был спертый, здесь пахло стиральным порошком, рвотой или лекарствами, а может быть, всем сразу. Рённ неожиданно для себя чихнул и потом уже, когда было поздно, зажал кончик носа большим и указательным пальцами.
Единственный, кто как-то реагировал на его появление, был полицейский с записной книжкой. Не говоря ни слова, он указал на высокую дверь, покрытую потрескавшейся краской цвета слоновой кости и с белой, отпечатанной на машинке карточкой в металлической рамке. Дверь была прикрыта неплотно. Рённ открыл ее, не прикоснувшись к замку. За первой дверью оказалась вторая. Вторая тоже была неплотно прикрыта, только открывалась она внутрь.
Вторую дверь Рённ распахнул ногой, заглянул в комнату и передернулся. Он даже перестал теребить свой красный нос. Потом он снова окинул все взглядом, только на сей раз более пристальным.
— Вот это да, — сказал он сам себе.
Потом отступил на шаг, вернул наружную дверь в исходное положение, надел очки и прочел на карточке имя.
— Господи, — сказал он.
Полицейский спрятал свою черную записную книжку, а вместо того достал жетон. Теперь он вертел его в руках, словно это был спасательный круг или амулет.
Скоро у полицейских отберут жетоны, подумал Рённ ни к селу ни к городу. И тем самым разрешится наконец затянувшийся спор о том, где следует его носить: то ли на груди, как опознавательный знак, то ли в кармане. Скоро эти бляхи просто-напросто отменят и вместо них введут обыкновенную личную карточку, а полицейские смогут и впредь сохранять анонимность под обезличивающим однообразием мундира.
Вслух же Рённ спросил:
— Тебя как зовут?
— Андерсон.
