догадалась бы об этом уже потому, что он так заинтересованно беседует с Робертом Линдсеем…
Роберт Линдсей был человеком лорда Харрингтона, и Камерон упоминал, что имеет влияние на этого лорда. Боже правый! Вся деревня поддерживает роялистов, а Джиллиан, сжавшись в своей скорлупе, об этом не имела понятия.
– Кроме того, – сказала миссис Хокинг, – его волосы.
– Волосы?
Губы миссис Хокинг изогнулись в лукавой улыбке, а Джиллиан не могла оторвать взгляд от волос Камерона: собранные сзади в хвост, они ярко отсвечивали золотом на солнце.
– Он не подстрижен, как круглоголовый.[1] Еще один признак рыцаря. Полагаю, он обладает и другими признаками.
– Он говорит и двигается как человек, воспитанный в благородной семье.
И еще он чрезвычайно вежливый. У него бывают редкие всплески шутливости, и тогда она, несмотря на свою ярость, не может удержаться от улыбки. Но Джиллиан не стала докучать миссис Хокинг такими мелочами.
– Он всегда деликатен. Он обращается со мной как с леди… – Голос ее замер.
Боже милостивый, она перечислила столько достоинств, что Камерона Смита, с ее слов, можно было принять за средоточие благородства и рыцарства. Она еще сильнее задрожала, когда новый порыв доверия заставил ее открыться миссис Хокинг:
– Я сознаю, что… что он полностью завладел моими чувствами, и, к моему стыду, я не оказывала ему достаточно решительного сопротивления.
– Мне известны такие мужчины. – Глаза миссис Хокинг как будто всматривались в прошлое, и Джиллиан подумала: не вспоминает ли она долгое время отсутствовавшего мистера Хокинга? Впервые у нее мелькнула мысль: не была ли безнадежная любовь причиной того, что такая утонченная женщина живет затворницей в глухой деревушке? – Вам может понадобиться немалая храбрость, мисс Боуэн.
– Из-за него на нас в любую минуту могут наброситься люди Кромвеля…
– О! Думаю, вы правы. – При этом миссис Хокинг была настолько удивлена, что Джиллиан поняла: ее предостережение касалось чего-то совсем другого. – Более того, детка, ваш рыцарь не похож на большинство мужчин. Женщина, которая окажется связана с таким мужчиной, должна будет призвать все свои внутренние возможности, чтобы держаться с ним на равных. Есть ли в вас столько силы?
– Я вовсе не хочу быть с ним связанной! – К своему ужасу, Джиллиан почувствовала, что глаза ее опять наполняются слезами, а тело охватывает дрожь. – Я хочу только, чтобы он ушел.
– В самом деле? – Казалось, это заявление еще больше удивило миссис Хокинг.
Глядя на Камерона Смита, Джиллиан подумала, что, когда он уедет, деревня покажется ей еще тише, а жизнь станет еще более пустой, чем прежде. До сих пор она не понимала, что считала скучной свою спокойную, уединенную жизнь.
В самом ли деле она хотела, чтобы он ушел? Миссис Хокинг невозмутимо стояла и смотрела в окно, так что вопрос, звенящий у Джиллиан в ушах, раздававшийся у нее в голове, повис в воздухе, хотя на него и следовало ответить.
Джиллиан с такой силой вцепилась в подоконник, что ее пальцы пронзила боль. Может быть, эта мимолетная боль не позволила ей просто сказать «да».
Увидев, как молодая горничная покраснела и втянула живот, когда Камерон случайно задержал на ней взгляд, Джиллиан почувствовала острый приступ такой ревности, какой никогда до этого не испытывала.
Глава 7
Уилтон Боуэн клевал носом, сидя на своем стуле; одна из его любимых книг соскользнула ему на колени. Огонь в камине тихо потрескивал. Джиллиан сидела возле лампы и занималась штопкой, думая, что они трое составили бы прекрасную картину мирной семейной жизни, если бы их непрошеный гость не вышагивал без конца между своим стулом и окном. Когда Камерон сквозь стекло всматривался в ночное небо, Джиллиан, глядя в его сторону, увидела в окне два отражения – свое и отца.
– Вы, верно, хотите дождаться, пока мы благополучно уляжемся, а потом уже сами пойдете спать, – сказала она, когда его бесконечное вышагивание и быстрые взгляды до предела натянули ей нервы.
– Мне не хочется спать.
– Неужели? А я-то думала, очаровывать целую деревню довольно утомительное занятие!
Камерон слегка улыбнулся, и Джиллиан, понимая, что снова выдала себя, воткнула иголку в воротничок, который старательно подшивала. Нечего было и надеяться, что он не заметил раздражения, которое вызвал у нее радушный прием, оказанный ему крестьянами.
Она повернулась к отцу:
– Папа, ложись спать, пока не уронил книгу в огонь!
– Неужели так поздно? Не может быть, – Уилтон нахмурился, видимо, пытаясь в чем-то разобраться, но тут же лицо его прояснилось. – Ну конечно, Джиллиан! Ты не надела свое красивое платье, значит, мы не можем лечь спать. Нас, наверное, ждут.
– Нет, папа. Уже пора спать.
– Глупости. Нас, конечно, вызывали. В те вечера, когда мы остаемся дома, ты распускаешь волосы и надеваешь свое красивое шелковое платье. – Он снова сел, довольный тем, что сумел внятно сформулировать причину своего замешательства.
– Не сегодня. – Она прикусила губу, чтобы заставить себя промолчать в ответ на удивленное выражение лица Камерона.
Из страха, что его ухмылка станет еще шире, Джиллиан не рискнула хвалить отца за то, что он вспомнил так много. Когда отцу удавалось такое, Джиллиан никогда не скупилась на похвалы, чтобы удержать хотя бы те крохи рассудка, которые у него остались, но сейчас ей не хотелось поддерживать разговор на эту тему.
Зеленое шелковое платье она собиралась надеть вечером и, приложив его к себе, смотрела на отражение в зеркале, гадая, что явилось причиной появления такого красивого румянца на ее щеках: то, что платье ей к лицу, или незнакомое раньше ощущение предстоящего удовольствия. В душе она знала, что дело не в платье, а в мысли об ужине за одним столом с Камероном Смитом – тем самым Камероном Смитом, который, дразня, спрашивал, сможет ли он завоевать ее, если будет с ней заигрывать.
С Камероном Смитом, который предупредил, что нельзя надеяться на его добрые намерения.
В конце концов, Джиллиан повесила платье на место, а всю подготовку ужина свела к тому, что почистила свое платье из ржаво-красной шерсти и провела руками по волосам, чтобы проверить, по- прежнему ли плотно они стянуты в узел. Если бы Камерон заметил, что она ради него постаралась надеть другое платье, этот невежа улыбнулся бы понимающей улыбкой, и она умерла бы от стыда. Но ей не хотелось даже думать о том унижении, которое она испытала бы, если бы нарядилась, а он вообще не обратил на это внимания.
– Когда ты надеваешь зеленое шелковое платье, дочка, то бываешь похожа на свою мать и у тебя на щеках появляется румянец. Отчего ты его не надела?
– Я его отдала, папа, – солгала Джиллиан. – Ты знаешь, как пуритане осуждают яркую одежду.
– Да, правда. Люди с кислыми лицами и в тусклых одеждах. Я уже почти жалею о том, что лечил молодого Олли Кромвеля во время его первых приступов мочекаменной болезни. Кто мог подумать, что Англия дойдет до такого?
Отец пожал плечами и зевнул, а Джиллиан охватила тревога. Уилтон редко высказывал свое мнение по поводу гнета, наступившего с началом правления Кромвеля, и теперь она не знала, действовал ли он под влиянием Камерона, который говорил то же самое почти слово в слово, или это было свидетельством его крепнущего рассудка. В любом случае высказывать вслух подобные вещи было крайне опасно.
– Вы лечили Оливера Кромвеля, сэр? – удивился Камерон.
