Все ли? Еще недавно казалось, что остановиться нельзя. Еще один город, еще одна дорога, еще один мирный договор, еще один корабль из Эллады с черными от горя беженцами. Но сейчас понял - пора! Сделанное - сделано, хорошо ли, плохо - пусть другие рассудят. Как любят повторять лохматые и нахальные римляне: кто может, пусть сделает лучше.
Почему сейчас так часто стали говорить о Риме? Может, прав бородатый пророк из Аласии, когда-то передавший мне слова Элохи-пастыря, и этот городишко на желтом Тибре действительно будущий Вечный Город? …Смешно, но римляне уже начали спорить, кто именно провел деревянным плугом борозду на Авентинском холме и заложил первый камень. То ли Эней, то ли Маурус-Квирин, то ли Одиссей-странник. А ведь и века еще не прошло! Что они придумают через тысячу лет?
Придешь ли Ты сюда, на землю зеленой Италии, Элохи-пастырь?
Да, пора! Челнок легко покачивается на розовой воде. Весел нет, да они и не нужны. Океан рядом, только шагни со скалы, только посмотри вдаль…
– Не умирай, Кора! Не уходи! Что я стану делать без тебя?
– То, что и прежде, Тидид. Ты пойдешь дальше. Я же вижу, как ты смотришь на море! Я… Я была тебе хорошей женой, Дамед-ванака?
– Зачем ты спрашиваешь, Кора?.. Не надо… Не надо!..
– Не плачь, глупый Тидид! Ты ведь сам говорил: куреты не плачут…
– Кора! Светлая! Не уходи, не бросай! Я же останусь один, совсем один!..
– Ты никогда не останешься один, Диомед… Прощай! Все будет хорошо, мой ванакт. Все будет хорошо…
Ты права, Кора! Даже сейчас я не один, со мною белые птицы, птицы-друзья, которые никак не хотят отпускать, кружатся, задевают крыльями… Не волнуйтесь за меня, друзья. Когда-нибудь встретимся снова!
Я обернулся назад, улыбнулся уходящей от меня навсегда земле…
Легко качнулся невесомый челнок.
Все!
Диомед, сын Тидея, Дамед бар-Тадай, Маурус Великое Копье, все, кем был Я, все, чем Я был…
Хайре! …Почему-то страха не было. Даже когда вокруг заклубился знакомый седой туман, когда в лицо плеснула ледяная волна-призрак… Разве этим ТЫ напугаешь меня, Океан-Ограничитель? ТЫ не страшнее грозы посреди закатного моря, когда молнии рвут серое небо, когда черный гром…
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ СОБАЧЬЯ ЗВЕЗДА
Тр-роя! Тр-р-роя! Тр-р-р-р-ро-оя-я-я!!!
Ранние сумерки, серое безвидное небо, клочья тумана, уже почти незаметные, исчезающие за темной кормой…
– Тр-р-р-р-р-р-ро-оя-я-я-я-я!!! Белый огонь, черный гром.
– Тр-р-роя! Тр-р-р-р-роя! Пр-р-р-р-риходите!.. Над замершими на неспокойной ряби моря кораблями, над тревожно дрожащими полотнами парусов, над застывшими в ужасе людьми - еще живыми, еще верящими, что переживут этот бесконечный вечер, эту близкую страшную ночь…
– Тр-р-р-р-р-роя-я-я-я! А-ха-ха-ха-ха! Серое - нет, уже черное - небо смеялось. Хохотало. Гоготало. Давилось весельем.
– А-ха-ха-ха-ха-ха! Гер-р-р-р-рои! А-ха-ха-ха-ха-ха! Я застыл, не чуя окаменевших пальцев, мертво вцепившихся в мокрую холодную доску борта. Ту самую, что отделяла всех нас, еще живых, от черной пучины. Не доска - яичная скорлупа. А молнии все били, разрывая небо на части, и белые барашки неслышно проступали на острых гребнях волн. Не было сил даже зажмуриться, даже шевельнуть губами - как в ту ночь, когда ОН, мой НАСТОЯЩИЙ Дед, пришел, чтобы пообещать мне великую славу.
– Тр-р-р-р-р-роя! Пр-р-р-риходите, гер-р-р-рои-и! А-ха-ха-ха-ха-ха!
Ты прав, Дед, вот она - слава. Взбесившееся небо, обезумевшее море - и бессильные люди между. Есть над чем посмеяться, Великий Дий, Теос Патар, Всемогущий Громовик, мой остроумный предок! Отчего же не смеется твой Черногривый братец, Поседайон Землевержец? Почему так угрюм владыка Лилового моря, ставшего в этот вечер Черным? Ведь ОН тоже мой родич, ЕМУ тоже время смеяться! …Или еще не время? Вот когда яичная скорлупа борта треснет…
'…Бойся богов, Диомед! Бойся!' Снова молния - на этот раз совсем рядом, прямо перед черным носом 'Калидона'. Острый резкий дух ударил в ноздри, невыносимо яркий свет - по глазницам…
– Тр-р-р-р-р-ро-оя-я-я! Гр-р-р-р-р-ребите-е, гер-р-р-р-рои-и!
Я заставил себя отвернуться, не смотреть на ИХ торжество, на ИХ пиршество. Мы еще живы, и я жив, и 'Ка-лидон' все еще плывет, нет, мчится по неверным волнам к Трое, к проклятой Трое, навстречу Гекатомбе. И пока я, Диомед Тидид, ванакт Аргоса, жив, пока яичная скорлупа еще отделяет меня от Гадеса, страх - не для меня и ужас близкой гибели - тоже не для меня, я должен думать не о богах, не о проклятой Семье - о людях…
Как они?
Вначале хватило сил осмотреться. Затем - провести рукой по мокрым от холодной соленой пыли волосам. Потом - улыбнуться. Неуверенно, силой растягивая непослушные губы.
Живы!
Почти исчезнувшие в черноте сумерек, неподвижно замершие у мачты, у невысоких бортов, возле огромного весла-кормила, в узких корзинах 'вороньих гнезд'. Моряки из Лерны, воины из Аргоса, гетайры из Куретии Заречной. Живы! Никто не кричит, не суетится, не вздымает руки к обезумевшим молниям, к разорванному в клочья небу. Живы - и каждый делает то, что должно; никто, кажется, не догадывается, как страшно их повелителю, ва-накту, ни разу не попадавшему в грозу посреди безумного чужого моря.
Вдохнул, выдохнул, снова улыбнулся - уже увереннее.
Гроза, подумаешь!
– Э-э, ванакт! - смеется в ответ Мантос, старшой гетайров. - Нравится, да? Прямо как у нас, в горах, понимаешь. Хорошее знамение, ванакт! Боги за нас, да?
– Да…
Шевельнул губами, но горло молчало. Снова вздохнул, на миг прикрыл глаза, до боли сжал слегка потеплевшие пальцы…
– Боги! Ты прав, Мантос, мой родич! Боги - за нас!
Боги были за нас. Не оставляли. Напоминали. Подбадривали. Знамения, бормотание пифий, уверенный бас прорицателей, раздувающийся от важности Калхант-из-менник. Печень с ровными долями, жертвенный дым, устремившийся к самому зениту, змея, лопающая беспомощных птенцов под одобрительный гогот толпы. За нас! ОНИ - за нас, а значит, Троя уже почти наша, нет, она уже наша, надо только доплыть, ткнуться черными корабельными носами в серый песок Троады…
Я не удивлялся. Гекатомба! Все так и должно быть. Зачем отпугивать, зачем будить Панику, страшную дочь доброго неуклюжего Пана? Агнцы… Нет, просто бараны должны сами - сами! - прибыть к алтарю. Поспешите, бараны, ибо боги за вас. Снежный Олимп дарует вам победу, а сама Паллада, дочь Дия Ясного, распростерла грохочущую эгиду над великим воинством… …И ты тоже, мама! Зачем?
Не спросишь, не упрекнешь. Мама молчит, я устал ее звать, у меня нет больше сил, нет надежды. Ты с НИМИ, мама.
ТЫ - не со мной. ТЫ - с НИМИ!
Зато не молчит Любимчик. Как всегда, он всюду, со всеми друг, со всеми кум-приятель. А я еще удивлялся, зачем это рыжий полгода метался по всей Ахайе от Фессалии Равнинной до Малеи Штормовой, зачем басилеев ахейских, всех этих козопасов-козопсов на бойню сманивал. Какое дело сыну Лаэрта Пирата до бестолковой мечты Агамемнона о Великом Царстве Пелопидов? Или Паламед-шурин барыш пообещал? Или папаша, итакийский затворник Лаэрт Пират, лишнее серебро подзаработать решил?
