— Я тебе нужна буду, ванакт аргивянский!
Загоготали чернобородые. Мол, нужна, конечно, нужна! И ванакту нужна, и нам нужна, и кто мимо пройдет — тоже нужна.
— Я все наречия знаю! Тебе понадобится толмач! Тебе понадобится...
Странное дело, вроде как даже не страшно ей. С характером, видать, губастая! А вот насчет толмача...
— Все наречия? — удивился я. — Такого не бывает.
Не просто так удивился — на языке Древнем. Чтобы сразу понять.
— Этоноси куса атори те кефтиу...
Поймал я рукой челюсть, головой мотнул. Да-а-а... Гетайры тоже что-то поняли. Посторонились. Поморщилась девчонка, ладошкой по плечу провела, словно след: от пальцев куретских стирала.
— Я — Цулияс, дочь Шаррума, жреца Света-Сиусумми. Мой отец, да будет тепло ему в царстве Телепина, умер в прошлом году. Ты знаешь хеттийский, ванакт Диомед, но этого мало...
Кивнул я, соглашаясь. Мало, конечно.
— А наречие Кеми тебе знакомо, Цулияс, дочь Шаррума? И Баб-Или?
— Конечно, — дернулись худые плечи. — Только, ванакт, в Баб-Или нет своего наречия. Раньше там разговаривали по-суммерийски, сейчас — на касситском, но в последние годы в войске лугаля стали говорить на языке халдеев...
— И ты все знаешь? — поразился я, все еще не веря.
— Ну, не все, — слегка смутилась она. — По-суммерийски только читаю, но на нем сейчас никто не разговаривает, как и на старом наречии кефтиу, на котором ты ко мне обратился...
Поглядел я на эту худобу костлявую, губастую. Подумал чуток.
— Хитон, плащ, эмбаты, дорожную шляпу.
Засуетились гетайры. Вот уже кто-то хитон с плеч сдирать стал, кто-то — эмбаты с ног стягивать.
— Надеть!
Полюбовался я на то, что вышло, усмехнулся.
— Ну, мужи куретские, кто это?
Открыл рот Фремонид Одноглазый. Закрыл. Снова открыл.
— Я спрашиваю, кто это?
— Мальчик это, ванакт! — послышался чей-то неуверенный голос.
— Не мальчик! — отрезал я. — Это мой гетайр-толмач, ваш товарищ. А зовут его... Курос[49]. Поняли? А теперь поздоровайтесь!
— Э-э-э-э-э...
— Я сказал — поздоровайтесь!
— Радуйся, друг Курос! — пробормотал Одноглазый, с трудом языком ворочая.
— Радуйся, друг Курос! Радуйся! — послышалось со всех сторон.
— Радуйтесь, мужи куретские! — сверкнул глазенками толмач Курос. — Хорошо, когда друзья рядом!
— Ты хочешь о чем-то спросить, Смуглый?
— Ванакту не задают вопросов, Тидид. Особенно на войне.
— Не обижайся, Мекистид! Тогда... тогда я в самом деле... вроде как спятил, что ли... Извини!
— Да ладно! А насчет вопросов... Сам понимаешь, влетели мы в эту Хаттусу по-наглому...
— А хеттийское войско уже сюда спешит? Одно с запада, другое — с востока, да?
— Я понимаю, на севере фракийцы вместе с этими усатыми, на востоке — каска и урарту, на юге — туски. Они, да еще вместе с нами, разнесут хеттийцев за месяц. Но это если все вместе. Но ведь Суппилулиумас может заключить с ними перемирие. Пока все эти туска сообразят, пока затылки почешут...
— Поэтому надо дать им знак. Сполох! Чтобы гром грянул, молния блеснула, чтобы всем ясно стало — нет больше великого Царства Хеттийского. Рви его на части, громи, разноси в щепки... А мы пойдем на юг, к Зеленому морю. Знаешь, где сейчас Щербатый с Капанидом?
— Дай догадаюсь, Тидид... На Кипре, поди? И в этой, как ее... Киликии[50]? А я сразу подумал, когда ты с ними Идоменея-критянина послал. Ведь там, на Кипре, у Амфилоха родичей — половина острова! Слушай, а что за этот... сполох такой ?
— Сполох?
Последний день — яркий, солнечный, теплый. Белесое небо над головой, белесые камни под ногами... Последний день в славном городе Хаттусе. Последний — для нас.
... И не только для нас.
Все уже сделано, все готово. И кони готовы, и повозки, добычей груженные, и проводники, что поведут войско на юг, к Зеленому морю, где ожидает критский флот Идоменея, где ждут нас Капанид со Щербатым. Нечего нам делать тут, в пустынной Азии. А вот на юге, где плещет море, где снулой рыбой плавает Медный Остров... Молодец, Смуглый, сообразил! Не зря я его с собой взял.
Все готово. И время еще есть — до сумерек, до ночи. Пусть распрощается с нами Солнцеликий Истанус!
...И не только с нами.
А пока делай что хочешь, броди по улицам, на дома смотри, на народец поглядывай...
А ведь очухались хеттийцы! Уже торгуют, уже в харчевнях пиво светлое пьют. (Тоже мне пойло, издевательство одно, не Бромий — Бром!)[51] Вроде и бояться им нечего. Сгребли злобные «ахиява» золотишко с серебришком, по храмам пробежались, по дворцам. В дома и заглядывать не стали. Так что торгуй, пиво потягивай.
Пока...
Белесое небо над головой, белесый камень под ногами...
— Что такое, парни?
— Э-э, ванакт! Хеттийцы пленные с цепи сорвались, ванакт! Дерутся, друг друга колотят. Совсем озверели, понимаешь!
Не понимаю. Добро бы еще с нашими дрались, со стражей куретской.
— Пошли!
Темницы в славном городе Хаттусе не нашлось. Да и к чему ее, проклятую, искать? Загнали мы воинов, которые оружие бросили, во двор храма, что рядом с дворцом. Большой такой храм (бога Тешшуба, который тут дождями ведает), и двор большой — на всех хватило. Думали, подержим пленных денек-другой, а как уходить будем — отпустим. Не к Зеленому же морю их волочь!
...И не в рабство продавать! Подкатывались тут ко мне купчишки бородатые из Ассура, так я их в тычки прогнать приказал.
И с чего им, хеттийцам, драться?
Дрались прямо во дворе. С шумом, с криком. Стенка на стенку. То есть не все дрались. Толпа кружком стала, плечи сомкнула, а посреди...
— Те-ле-пин! Те-ле-пин! Те-ле-пин!
Стенка на стенку (в одной стенке вроде как дюжина, в другой — тоже дюжина, все босые, в одних повязках набедренных), ноги в ноги лупят... Ноги? А руки?
— Те-ле-пин! Те! Ле! Пин!
Странно, однако: бегают, по ногам лупят, друг друга обгоняют, а руки вроде как не при деле. А что это под ногами? Круглое такое?
— Те-ле-пин! А-а-а-а-ах!
Так это они не по ногам лупят! По круглому они лупят, а это круглое так и летает. Налево — туда, где две палки в щели между камнями воткнуты, потом направо, где тоже две палки...
— Иллу-у-у-у-у!
Ага, никак это самое круглое («иллу» — «голова» по-хеттийски!) аккурат между двумя палками и
