таяла серая скала, открывая светящийся золотистым туманом проход, он бы охотно поверил — отчего бы и нет? — в замаскированный подземный монастырь. Но Косухин все видел, а своим чувствам он привык доверять. И теперь на душе было смутно и тревожно. Светящаяся золотом дверь окончательно смутила стойкого большевика-ленинца Косухина.
Увидев, что Степа погрузился в раздумья, Арцеулов решил заняться единственно возможным видом деятельности — наблюдением. Его серый конь скакал ровно, казалось, не нуждаясь ни в узде, ни в понуканиях. Можно было не спеша, не привлекая излишнего внимания, осмотреться.
Отряд шел рысью. Всадники негромко переговаривались на непонятном языке, командир скакал впереди. Все, на первый взгляд, вполне естественно, если конечно не считать самого появления неожиданных спасителей. Однако Арцеулов чувствовал, — происходит нечто не совсем обычное.
Прежде всего, удивила дорога. Капитан хорошо помнил, что от входа до конца ущелья, то есть до высокой горы с крутыми склонами, было версты три. Ущелье никуда не вело, и он подумал, что отряд находился где-то поблизости и появился, следуя незримому приказу старика. Значит, скакать они могли не далее противоположного конца ущелья — в какое-нибудь тайное убежище, либо
— к незаметной на расстоянии тропинке, идущей через гору. Но минуты шли за минутами, а гора не только не приближалась, а как будто даже удалялась. Оставалось уповать на оптический обман или мираж. В конце концов, Джор-баши знал, куда вести отряд. Все это так, но капитан хорошо помнил карту. Ущелье на ней вообще не обозначено, да и горы казались на крупномасштабной карте маленьким пятнышком, сразу же за ними начиналась бесплодная ширь Такла-Макана, но они ехали уже достаточно долго, а пустыни все не было.
Арцеулов был уже готов обвинить во всем нерадивых картографов, но хватало и прочих мелочей.
К примеру, пыль. Капитан хорошо запомнил, как пылили всадники, когда он увидел их с площадки возле храма. Он еще удивился, почему ярко-красный халат командира выглядит таким новым и чистым. Теперь же, когда дорога была под ногами, никакой пыли Ростислав не заметил, хотя дорога оставалась все той же.
И скакали они, признаться, как-то странно. Кони шли рысью ровно, не спотыкаясь, хотя на дороге, вернее, на обыкновенной тропе, было полно камней. Между тем, толчков капитан не чувствовал. Даже будь его конь — как и все прочие — привычен к подобным дорогам, все равно, они скакали как-то уж очень спокойно. На шее коня Ростислав не заметил ни капли пота, животное дышало спокойно, словно шло шагом, а не рысью.
Ростислав, всмотревшись, увидел, как копыта его коня ступают в пыль. Он заметил даже легкие — слишком легкие — следы, но так и не смог увидеть, чтобы копыто коснулось земли. Казалось, конские ноги проплывают в каком-то миллиметре от дороги и, если присмотреться, движутся медленнее, чем можно было ожидать.
Ростислав хотел поделиться своими сомнениями со Степой, но передумал. Краснопузый, похоже, всерьез задумался над тем, что довелось увидеть в пещере, почти не обращая внимание на происходящее. Еще одна странность — Ростислав видел, как неопытный Степа излишне рвет удила, но конь на это никак не реагирует. А таких коней капитан еще не встречал.
Можно было, конечно, спросить у чеха, но Ростислав понял, что не сможет правильно сформулировать вопрос. Поэтому он предпочел продолжить наблюдение.
Через полчаса он убедился, что не ошибается. Ущелье становилось шире, гора, закрывавшая выход, отступила вдаль и теперь едва виднелась на горизонте. Капитан, покачав головой, вспомнил слова старика о том, насколько они не внимательны. «Вы смотрели, но не видели…» Что ж, попытаемся увидеть…
Арцеулов почти отпустил поводья — конь, похоже, в них и не нуждался,
— и сделал то, что никак не следовало делать всаднику, идущему рысью — прикрыл глаза. Ничего, казалось, не изменилось, конь рысил дальше, не уклоняясь ни влево, ни вправо, но Ростислав вдруг понял, что напоминает ему эта странная скачка. Теперь, когда он не видел ни дороги, ни ущелья, чувства подсказали — конь не скакал, он, скорее, плыл, но не в воде, а по чему-то более мягкому, податливому, обтекавшему со всех сторон…
Капитан открыл глаза — все стало по-прежнему, но теперь он верил своим ощущениям, а не тому, что перед глазами. Еще раз прикрыв глаза, он убедился — конь действительно плыл. Во всяком случае, его копыта не касались земли…
Открывая глаза, Арцеулов чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг он понял, что сквозь них видит не ущелье и привычную дорогу, а нечто совсем другое. Перед глазами поплыло что-то огромное, светло-желтое, внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в кабине «Муромца».
Он открыл глаза — надоевшее ущелье продолжало неторопливо расширяться, гора, которая словно убегала от них, таяла на горизонте. Но Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь; ну что ж…
Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку, как раз, чтобы можно было что- то увидеть. Вначале показалось, что он попросту ошибся. Но Ростислав попытался вновь, взглянул налево, направо — и уже не сомневался…
…Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся
— они не скакали, а плыли. Только не по воде — воды здесь не было и в помине. Они плыли по воздуху, и вокруг не было ничего, кроме светло-голубого зимнего неба.
Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами. Вспомнился рассказ Лебедева — Такла-Макан, сердце Азии, страшная, не проходимая ни зимой, ни летом пустыня, песчаный ад, по которому передвигаются трехсометровые барханы — и призраки…
Земля-пустыня была далеко, словно они вновь летели в «Муромце», но Арцеулову показалось, что, несмотря на медленные, неторопливые движения коней, они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И, самое невероятное, — если в этом видении могло быть что-то вероятное — капитану почудилось, что и он, и все окружающие, сами стали огромными, под стать небу и пустыне…
Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть — все-таки через полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды показалось, что он увидел руку одного из всадников. Вернее, не руку — желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая, высушенная ветром и временем кость…
Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Слава Богу, долина никуда не исчезла, они продолжали рысить по бесконечной дороге. Можно было перевести дух, перекреститься и уверенно сказать самому себе спасительное: «Померещилось…»
Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку. Отряд, следуя команде, придержал лошадей. Командир огляделся и шагом направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться, кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, а кто-то снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых — и чай.
Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут, Арцеулов поразился, как мало устал. «Интересно, сколько мы проскакали?» — мелькнуло в голове. Кажется, они прорысили по ущелью верст двадцать. А если считать по тому, что мерещилось…
Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю папиросину, согнул «гармошкой» доставшуюся ему последнюю и так же молча стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.
Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и поязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не располагающим. Поэтому капитан начал иначе:
— Все о двери думаете, Степан?
Косухин молча кивнул, хотя думал он в этот момент совсем о другом.
— Ну и как? — продолжал между тем Арцеулов. — Посоветовались с Марксом?
