Сергей оставался внешне невозмутимым — это была защитная реакция. Допустить, чтобы Мартыненко и Алекс увидели, что он медленно сползает в истерику, он не мог. Но сердце….
Сердце колотилось в горле горячим, дрожащим комком, и сумасшедший ток крови заставлял вибрировать каждую мышцу.
Он повторил набор. Абонент не отзывался.
Тогда Савенко набрал номер жены. Оксана подняла трубку сразу. Она плакала.
— Дорогу перекрыли…
Голос ее прерывался всхлипываниями.
— ГАИ и оцепление. Ждут проезда кортежа кого-то из правительства — нам не прорваться. Там Петрович пытается договориться, но они даже денег не берут. Бояться.
— Не паникуй. У меня появился шанс. Я перезвоню.
Она всхлипнула, да так горько, что Сергей едва не застонал.
— Все будет в порядке. Не плачь, я очень вас всех люблю.
— За что? — выдохнула она в микрофон. — За что нас, Сережа? Мы же никому ничего плохого не делали… Это же несправедливо!
— Я прошу тебя, не плачь. У нас еще есть время. Верь мне — все будет в порядке!
Оставалось самое малое — самому поверить в то, что было сказано.
Он посмотрел на Алекса, замершего, как охотничья собака в стойке. Глаза у него тоже были собачьи: жалобные и слезящиеся.
— На твоем месте — я бы помолился! — сказал Савенко.
Он снова набрал номер таинственного Гены, послушал длинные гудки и поставил трубку на автодозвон.
Телевизор продолжал работать. На экране колыхалась оранжевая толпа, из динамиков лилась музыка, что-то говорил комментатор, но из-за глухого рокота, издаваемого людским морем, его почти не было слышно.
Сергей перешел в угол и сел у стены, вытянув ноги и взяв на руки винтовку.
Магазин был полон. Патроны поблескивали медными боками. Он защелкнул обойму на место.
Мартыненко то ли умер, то ли потерял сознание. Сквозь неплотно прикрытые веки просвечивали бельма закатившихся глаз. На мертвенно бледном лице краснушной сыпью лежали подсохшие кровяные брызги.
Трубка сработала еще раз. Алекс вытянул шею, словно силился рассмотреть что-то далеко от него лежащее, но с каждым безответным гудком все больше и больше втягивал голову в плечи.
Потом он тихонько заплакал, жалобно, совершенно не по-мужски, косясь на Савенко из-под прилипшей к взмокшему лбу челки. Нижняя губа его дрожала, и подбородок перестал выглядеть, как выточенный из цельного куска мрамора. Обычный такой подбородок. Слезы скатывались по его грязным щекам, и на кончике носа повисла большая, блестящая капля.
Савенко кинул взгляд на циферблат и поднялся, опираясь на винтовку, как на палку. Алекс завыл на одной ноте и закатил глаза.
Сергей подошел к нему и посмотрел сверху вниз, на склоненную, словно под топор палача, голову. На макушке была видна перхоть и проглядывала через рыжевато-серые волосы будущая лысина, покрытая веснушками.
Савенко посмотрел на пистолет, потом на сгорбленные плечи, на которых морщился пиджак непонятно какого цвета, покрытый пылью и кровью и сказал:
— Вставай, супермен! Пора на позицию.
Алекс не ответил. Он ждал выстрела.
Савенко спрятал «глок» в карман на бедре, ухватил Алекса за воротник и рывком поднял на ноги.
Алекс воротил лицо в сторону и ронял на пол тягучие нити слюны, но ноги передвигал, припадая на раненую ногу, как охромевший мерин.
Затхлый воздух пустой квартиры показался Савенко свежим, как вечерний ветерок в горах. В подъезде тоже было пусто. От ног Алекса на ступеньках из прессованной мраморной крошки, истертой за три четверти века сотнями тысяч подошв, оставались кровавые следы. Но это уже не имело никакого значения.
Дверь, ведущую на чердак, Савенко замкнул огрызком водопроводной трубы. Ерунда, конечно, но ничего лучшего не было. Алекс свернулся калачиком у одной из подпорных балок. Телефон Сергей положил рядом с ним и гудки звучали в пыльной и вязкой тишине чердака, как звуки трубы — печально, чтобы не сказать похоронно.
Савенко собрал «насест» и закрепил его в расчетном месте. Покойный Андреевич был, все-таки, спец — хоть куда! Майдан открылся перед Савенко, как на ладони. Он осмотрел сцену через прицел — только суетящиеся телевизионщики и обслуга. Несколько человек охраны, с витыми проводками за ушами. Молодой человек со значимым лицом, скорее всего чей-то референт.
До начала митинга оставалось пятнадцать минут, но Плющенко никогда и никуда не приходил вовремя. Сегодня Савенко считал это самой лучшей его привычкой. Каждая лишняя минута была лишней минутой надежды.
Он спустился с платформы, и сел рядом с Алексом, не обращая внимания на запах.
Трубка в очередной раз включила автоматический набор. В полутьме желто-оранжевый экран «Сименса» засветился, как путеводный огонек.
Савенко потер ладонью ноющую грудь над сердцем и облокотился на балку, темно-коричневую от старости и креозота.
— Жаль, что ты не куришь, — сказал он, не рассчитывая на ответ.
Потом он прикрыл глаза воспаленными от усталости веками, и все слушал и слушал длинные гудки, ожидая пока на той стороне поднимут трубку.
Август 2005 г.
