напомнил ему, что по его инструкциям он должен следовать советам австрийского посла, кавалер не стал колебаться больше. Подписав 31 декабря 1756 года акт присоединения России к австро-французской конвенции, он, правда, исключил из него Турцию, но согласился прибавить к новому союзному договору секретнейшую декларацию, по которой, в случае войны России с Портой, Франция должна была оказать своей союзнице помощь не войском, а деньгами.
В Версале это вызвало страшное негодование; Терсье прислал Дугласу резкую отповедь и заявил ему, что его подпись будет опротестована, и что Версальский двор никогда не согласится ратификовать договор с добавлением подобной декларации. Дуглас в свою очередь ответил на это упреками, пожалуй, более справедливым, чем упреки Терсье: «Вожак заводит слепого в болото и потом насмехается над ним, предоставляя ему самому выбраться оттуда. Я прежде читал, что у нас проделываются подобные штуки, но не надо было шить их белыми нитками и запрещать мне — шесть месяцев спустя после подписания моих полномочий — включать в условия договора единственное, что могло побудить Петербургский двор к сближению с нами».
Дуглас, впрочем, несколько преувеличивал положение дел. Россия имела иные побудительные причины, чтобы искать сближения с Францией, и будущее доказало это. Рулье без обиняков написал в Константинополь, что согласие на декларацию было получено Россией хитростью, и что Версальский двор признал ее недействительной, и когда Людовик XV обратился к самой Елизавете с просьбой отказаться от нее, польщенная царица сдалась. Бестужев и Воронцов разорвали в присутствии Дугласа бумагу, вызвавшую столько препирательств, и договор был ратификован без упоминания о войне России с Турцией. Дуглас написал Терсье: «Теперь вы не можете больше упрекать меня в том, что я продался людям без совести, без стыда и без чести». Между тем Эстергази успел воспользоваться уступкой, вырванной у французского посланника, чтобы довести до конца дело о новом соглашении с Россией с условием выплачивать ей ежегодную субсидию в два миллиона флоринов, хотя Бестужев спрашивал четыре миллиона. Но надежда поссорить Францию с Портой помогла австрийскому послу победить последние колебания Елизаветы и умерить требовательность ее министров. Австрия и Россия обязывались выставить каждая по 80.000 человек войска в течение всей будущей войны против прусского короля, причем Россия должны была, кроме того, напасть на него и с моря не менее, чем с пятнадцатью-двадцатью линейными кораблями и сорока галерами. Этот наступательный союз был заключен 22 января 1757 года. Два месяца спустя договор, подписанный в Стокгольме Францией и Австрией (21 марта), включал в коалицию и Швецию, а второй версальский договор (от 1 мая 1757 года) увеличил до ста пяти тысяч человек французскую армию, предназначавшуюся для военных действий в Германии.
Железный обруч, который Мария-Терезия и ее министр хотели сомкнуть вокруг Фридриха со всех сторон, был уже скован. Но их опасный противник, с которым они рассчитывали теперь легко покончить, выказал все превосходство своего гения. В то время, когда маркиз Лопиталь собрался в Петербург, чтобы поторопить выступление русских войск, а первые французские батальоны медленно двинулись в сторону Ганновера, Фридрих, заняв Саксонию, вошел со своей победоносней армией в Богемию и разбил австрийцев под стенами Праги (6 мая 1757 г.).
Война разливалась все шире, но приносила пока союзникам одни поражения; в Вене и в Петербурге мечтали не о такой кампании. Кажется, для того, чтобы Фридрих устоял в ней до конца, — необходимо было чудо; и действительно наступил день, когда, сознавая свою неосторожность и видя себя затравленным со всех сторон, прусский король готов был уже сдаться на милость победителей. Но тут и произошло то чудо, на которое в душе он не переставал рассчитывать, и спасло его. В этой чудовищной борьбе принимали участие люди искусные, люди рассудительные, люди осторожные и один безумный. И безумный одержал над всеми верх, благодаря «его священному величеству Случаю», к которому он любил взывать. Этому «Случаю» помогал его удивительный талант полководца, его беззаветная храбрость и… английское золото, без которого дуэль маленькой страны со всей континентальной Европой не была бы возможна. Но если бы Елизавета прожила на несколько месяцев дольше, династия Гогенцоллернов пресеклась бы и, во всяком случае, была бы бессильна сыграть в истории ту роль, которую она играет теперь.
Глава четвертая
Завоевание Пруссии
Новый французский посол Поль Галлюцио маркиз Лопиталь, маркиз де-Шатонеф, лейтенант королевской армии и бывший посол в Неаполе (с 1740 до 1751 года), употребил шесть месяцев, ушедших на приготовления к его отъезду. Эту медлительность требовал отчасти этикет. Когда Бехтеев стал настаивать, чтоб Лопиталь немного поторопился, Рулье возразил ему: «Нельзя, чтобы посол короля, прискакав по почте, явился comme un polisson». Чтобы собраться в путь, маркизу понадобилось более четырех тысяч ливров, полтораста тысяч ливров ему было дано на дорогу. Он вез с собою свиту в восемьдесят человек и окружил себя неслыханной роскошью, которая должна была возместить недостаток его дипломатических дарований. И эта предосторожность, хотя и слишком дорогая для Версальского двора, оказалась, пожалуй, не лишней. В качестве генерала маркиз Лопиталь, казалось бы, должен был вполне подходить для своих новых обязанностей, носивших отчасти военный характер ввиду войны; но он страдал частыми приступами жестокой подагры, которая превращала его временами в калеку, и хотя у него было много обходительности, опытности и даже ума, но он вступал в ту пору жизни, когда все эти блестящие способности уже требуют отдыха. Франция остановила на нем свой выбор главным образом для того, чтобы иметь достойного ее представителя при дворе, считавшемся одним из самых блестящих в Европе. Впрочем, теперь в Петербурге было, собственно говоря, два двора: один Елизаветы, другой — великой княгини, молодой двор, как его называли. Первый показался маркизу Лопиталю малодоступным. Императрица появлялась лишь в тесном кругу близких ей лиц, из которого иностранцы были изгнаны и который с каждым годом становился все уже. Второй сразу оттолкнул его от себя. Достаточно сказать, что будущая великая Екатерина показалась ему распущенной женщиной, в вечных поисках приключений, а ее общество — рискованным для тех, кто его разделял. «Поведение этой принцессы так дурно, — писал он через несколько недель после своего приезда, — что императрица махнула на нее рукой, и это доказывает, что она вовсе перестала интересоваться ею». Что касается великого князя, то Лопиталь согласился вполне с мнением Уильямса на его счет: «Это то, что французы называют шут… Если он будет продолжать вести ту жизнь, которую ведет теперь, то не надо быть пророком, чтобы предвидеть, что он проживет еще не много лет. Потеря будет невелика».
В книге, которая, надеюсь, сохранилась в памяти моих читателей, я пытался обрисовать характер этого молодого двора; я указывал также и на его роль в событиях, к изложению которых теперь приступаю. Здесь я дополню сказанное прежде немногими словами, тогда мне будет легче сосредоточить на последующих страницах весь интерес на том, что составляет главный предмет моего рассказа, — на борьбе России с Пруссией.
Принужденный сделать выбор между этими двумя дворами, центрами политической и общественной жизни России, которые, соперничая друг с другом, стали постепенно двумя враждебными силами, французский посол последовал естественному влечению своего зрелого возраста и мирного нрава. Он решил держаться «за главный ствол дерева», как говорят французы. — «Главный ствол» — это была Елизавета, а в Версале нашли, что Лопиталь поступил вполне мудро. Когда Эстергази стал склонять маркиза принять участие в переговорах относительно интересов великого князя в Голштини, из Версаля ответили, что представителю французского короля незачем вмешиваться в чужие дела. Он аккредитован при императрице, а не при великом князе и должен заниматься исключительно теми важными вопросами, которые послужили основанием для соглашения, недавно заключенного между Россией и Францией. Сам же маркиз вполне разделял эту точку зрения; но, когда он приступил к исполнению своих обязанностей,
