Омар, тяжко вздохнув, тихо вышел во двор. Под навесом, на куче тряпья, скулил во сне Ибрахим. Омар обратил сухие глаза к ночному небу.
'За что? Чего уж такого, из рук вон непотребного, я успел натворить на земле, чтоб на каждом шагу подвергаться жестоким ударам? О небо! Будь я властен над тобою, я сокрушил бы тебя и заменил другим. Что ты еще уготовило мне? Что?'- гневно, близкий к помешательству, вопрошал он холодное небо, хоть и знал, что оно не ответит ему.
Часть вторая
Сердце Скорпиона
Исфахан. Золотая пыль. Золотые плоды на базарах. Голубые купола над ними. Светлый город! Счастливый. Впервые попав сюда, Омар и думать не мог, что еще до того, как он смыл дорожный пот, его уже ждал, как змей добычу у входа в пещеру, опасный недоброжелатель.
А казалось бы,- поэт Абдаллах Бурхани, угодивший султану двумя-тремя удачно, к месту произнесенными бейтами и получивший за то более двух тысяч золотых динаров, тысячу манов зерна и, сверх того, звание 'эмира поэтов',- должен быть рад его приезду.
Бурхани огорчен. Он даже захворал, несчастный. Он мог судить об Омаре по десятку четверостиший, дошедших из Бухары. И вновь и вновь мусолил их мысленно, расчленяя на строки, на слова, стараясь найти в них изъян. Вот, например:
Чепуха! На что он тут намекает? На кого? И разве у дерева есть руки, а у цветка - язык? Если под руками подразумеваются ветви, то все равно у кипариса их не сто, а гораздо больше. Несуразность! То ли дело - известный бейт самого Абдаллаха:
Рустам из Мазандерана едет,
Зейн Мульк из Исфахана едет... Сразу понятно, кто едет, откуда...
И все же, похоже, этот Омар - человек вредоносный. Ядовитый. Понаторел, должно быть, при хакане в хитрой придворной возне. Иначе бы как он попал в Исфахан? Там, в Заречье, лукавый народ. Берегись, Абдаллах! Он, конечно, уже в пути замыслил худое. Оттеснит, отнимет хлеб. И откуда на нашу голову эти молодые и хваткие?
О боже! Столько терпеть. Угождать султану. Визирю. Ублаготворять их родичей, даже слуг. Трепетать под их глазами, с глупой усмешкой сносить их злые насмешки. Быть вечно в страхе на собраниях (хлеб в глотку не лезет!) ,- а вдруг повелитель потребует сказать экспромтом стих, подобающий случаю? И потому день-деньской держать наготове мозг, как натянутый лук, тупея от неослабного напряжения. Ради чего? Ради места. И - хлоп! - его потерять?
...Понятно, с какой тревогой, теряя и подбирая на ходу сандалии, Бурхани побежал к визирю Низаму аль-Мульку, который как раз беседовал с приезжим.
Он даже споткнулся на ровном месте, услышав благодушный голос визиря:
- Весь Нишапур с округой принадлежит тебе...
'Ого! Так сразу?
Хорош, собачий сын! И держится с достоинством. В меру свободно, спокойно, без раболепия, но с должной учтивостью. Ишь, как благосклонно озирает визирь его красивую рожу. С виду скромен, чуть ли не наивен. Будто у него и нет ничего на уме, кроме звезд. Но Абдаллаха ты не обманешь, прохвост! Он видит тебя насквозь. Знаем мы вас, прощелыг. Сейчас поднесет визирю хвалебную оду - касыду, и мне придется надеть колпак бродячего монаха'.
Но - каково?- Омар ответил простодушно:
- Я не думаю о власти, о приказаниях и запрещениях народу. Лучше вели ежегодно выдавать мне жалование.
'Хитер! Цену себе набивает'.
- Идет,- кивнул визирь одобрительно.- Из доходов того же Нишапура будешь получать... десять тысяч динаров. Доволен?
'А я получаю тысячу двести...'
- Да благословит тебя аллах,- поклонился Омар.- Я и мечтать не смел о такой огромной сумме. Что ж, вся она пойдет в дело. Мне больше не на что тратить деньги - ни жен, ни детей, ни конюшен, ни лошадей. И еще: нельзя ли снять икту с мастерской моего отца?
- Кто иктадар?
- Бей Рысбек.
- А! Знаю. Он здесь сейчас. Будь по-твоему, снимем.
'Пропал!- возликовал Абдаллах.- Ты пропал, Хайям. Ты уже умер. Бей Рысбек, он тебя... ведь это - Рысбек!'
