– Мы хорошо приехали, – сказал он и с благодарностью взглянул на Богдана. – До намаза еще двенадцать минут. – Он слегка поднял правый рукав и, словно не вполне доверяя строителям здешней мечети и развешанным по стенам в соответствующих местах стрелкам-указателям, посмотрел на компас. Чуть покрутил головой, ориентируясь, коротко и четко показал пальцем и распорядился: – Мекка там.
– А ты не будешь молиться со своими воинами? – осторожно осведомился Богдан.
– Ты спешишь к жене, – сказал бек. – Мое сердце не камень. И потом, Богдан… Идем к повозке. – Они пошли. Служитель окаменело улыбался им вслед, отслеживая Ширмамеда всем корпусом, словно военный радар, неутомимо ведущий цель. – Пророк заповедал правоверным в дни мира молиться по часам. Но в дни войны – до битвы и после битвы. Дай Аллах, чтоб я ошибся, но сдается мне – мы с тобой сейчас на войне.
– Господи, спаси и помилуй! – ответил Богдан.
***
Больница «Милосердные Яджудж и Маджудж»,
9 день восьмого месяца, средница,
еще ближе к вечеру.
– Вот теперь мы поговорим, – сказал бек, когда Богдан, аккуратно вырулив со двора готеля, бросил «тахмасиб» в створ прямой и малозагруженной в этот час улицы Тарсуна Шефчи-заде. – Теперь мы сделаем для душ наших. Ибо что объединяет сейчас наши души?
– Что?
– Забота о делах. Забота о стране.
– А, – сказал Богдан. – Ну да.
– Пока едем, расскажи, что за дела. Я из письма понял, что Жанна уехала и пропала.
– Если ты понял лишь это, бек, – а, собственно, ничего иного я и не писал… Почему ты взял с собой целую армию? Скажи честно?
– Это не армия, это родственники, – сказал бек. Помолчал. – Ты спросил странный вопрос, Богдан. Даже не знаю, как ответить. Ты сам ответил, когда спросил. Там, где не пропадают молодые женщины, воины не нужны. Там, где пропадают молодые женщины, воины нужны. Да. Ты написал, что Жанна пропала. Значит, ты написал, что воины нужны. Или ты решил, что она просто сбежала от тебя, не сказав ни слова? Прости, конечно. Да.
Богдан покраснел.
– Честно говоря, мне и такая мысль в голову приходила.
Бек фыркнул.
– Я накажу дочь, – сварливо сказал он. – Раз ее мужчина мог подумать такое о себе, значит, она плохо его любит.
– Бек, да Господь с тобой… – испугался Богдан. Бек успокоительно тронул его за локоть.
– Не нервничай. Потом накажу. Когда Фирузе перестанет кормить дочку грудью.
Богдан не сразу нашелся, что ответить. Взглянул на орлиный профиль Ширмамеда. Потом пролепетал:
– Нет, ну ты же сам сказал только что: любит…
Ширмамед досадливо поморщился и объяснил:
– Внутри себя она тебя очень крепко любит. Это знаю. Но, может, снаружи – плохо умеет. Так бывает. И хватит о женщинах! – уже откровенно раздражаясь, повысил он голос. – Ты будешь мне рассказывать о делах, наконец? Или французская молодица помрачила твой разум?
– Да, в общем, где-то помрачила, – пробормотал Богдан и коротко ввел бека в курс того, что успел увидеть и подумать сам. Речь не клеилась; легкий участок дороги оказался короток, заманчивая магистраль Шефчи-заде через каких-то две ли вся оказалась перекопана и пошли сплошные объезды и хлипкие настилы над раскопами. Даже железные нервы Кормибарсова в конце концов не выдержали и он, с отвращением озирая громоздящиеся повсюду кучи земли и щебня, уронил:
– Здесь живут плохие мусульмане.
– Почему? – спросил Богдан, терзая переключатель скоростей.
– В суре «Преграды», аяте пятьдесят четвертом, сказано: «Не производите расстройства на земле после того, как она была приведена в благоустройство», – пояснил бек; затем повозку подкинуло, и бек ляскнул зубами. – Будто Коран не для них писан. Да. – С осуждением добавил он. Тут повозка извилисто вписалась в очередной поворот между рвами, и открылось очередное помпезное здание, фасад коего был украшен огромным портретом улыбающегося Кучума и надписью: «Пророк гуторiл с правовiрными по- асланiвськi!» Бек изумленно крякнул, а потом проговорил: – А, понял. Они ж, видать, и по-арабски-то не знают. Да.
– Вот и получается, – остервенело вертя баранку, подытожил свой рассказ Богдан, – что я ничего еще толком не видел и не уразумел.
– Этот Абдулла будет здесь?
– Думаю, да.
– Интересный человек.
– Неоднозначный, скажем так.
– Значит, что у нас есть? – Бек принялся загибать коричневые сухие пальцы. – Вооруженных много – раз. Окопы и траншеи – два. Цзиньчжи шо ханьхуа – три. Твой друг где-то бродит без связи, на него убийство вешают – четыре. Все?
– Вроде все…
– Ты мужчина или курсистка в парандже? Что такое «вро-де»? Да или нет?
– Нет! – громко и решительно сказал Богдан. – Не все! Пять! Мне покою не дает эта фраза Кучума: я уверен, что вашу жену найдут.
– Хороший человек. Утешить тебя хотел. Обдумывай слова тех, кто тебя огорчил; лелей слова тех, кто дал тебе надежду.
– Это из какой суры? – спросил Богдан, пораженный чеканностью формулировки. Бек шевельнул бородой и честно ответил:
– Это я сам.
Богдан, на миг оторвав одну руку от баранки, показал беку большой палец. Бек приосанился, по- орлиному расправив плечи.
– Понимаешь, ата… Он будто приказ отдал. Прямо при мне, чтобы времени не терять – но чтобы я этого не понял. И Нечипорук тут же козырнул: я вас оставлю, у меня дела – и ушел.
Бек резко, всем корпусом повернулся к Богдану и уставился ему в лицо.
– Так это прозвучало, да?
– Да.
Бек тихонько присвистнул сквозь зубы.
– И через два часа ее нашли, – сказал он.
– Да, – сказал Богдан.
Больше они не разговаривали. Думали.
Возле больницы «Милосердные Яджудж и Маджудж» их уже ожидали. Прямо перед входом стояло две повозки – одна обычная, ордусская, другая – черная иноземная, с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в окружность. «Мерседес» – после некоторого напряжения вспомнил Богдан. «Мерседес» был пуст; на ступенях перед входом стоял человек в черных очках и курил, и Богдан через мгновение узнал Абдуллу. В ордусской повозке кто-то сидел, но сквозь затемненные стекла Богдан не разглядел лица.
Богдан вышел наружу, почтительно помог выйти беку. Абдулла тем временем неторопливо спустился вниз, отбросил окурок. Они обменялись с Богданом рукопожатием.
– Здоровеньки салям, единочаятель Оуянцев-Сю.
