того, чтоб окончательно в чем-то удостовериться, глянул на уменьшающийся памятник. Потом снова сел прямо.
– Нет! Этот небо держать не стал бы, – сказал он. – По лицу вижу. Да и чалму в руке сжал неуважительно. Да. Я тебе так скажу, – голос бека стал донельзя язвительным. – Он бы гяуров на это дело поставил, а сам немножко кушал, немножко кальян курил, немножко кровь пускал, немножко девушек портил… А иногда бы говорил: «Эй, Атлант-матлант, плохо держишь! Одной рукой держи, другой рукой мне шербет неси. Я буду немножко пить и немножко тебя жизни учить!»
– Ну зачем ты так, ата, – проговорил добрый Богдан. – В конце концов, может, у него вера была такая…
Он не успел еще договорить, как и сам понял, что, инстинктивно вступившись за тех, на кого нападают, снова перестарался. Так часто бывало.
Бек оттопырил нижнюю губу и коротко глянул на Богдана косым горячим взглядом.
– Зачем обижаешь? – мирно спросил он. – Или у тебя Бога нет? Или у меня Бога нет? В суре «Единомышленники», в аяте сорок седьмом, сказано: «Не поддавайся неверным, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться». А в суре «Покаяние», аяте седьмом, сказано: «Когда неверные справедливы к вам, тогда и вы будьте справедливы к ним». При чем тут вера? Паразит просто.
Богдан вздохнул. В душе он был с беком вполне согласен, но столь жесткая и однозначная позиция всегда казалась ему чем-то непозволительно бесчеловечным, ледяным – вроде клинка сабли. Клинку и подобает быть клинком, это так; но рука, которая держит саблю, все-таки должна быть теплой.
– Он же был мечтатель, – сдаваясь, проговорил Богдан. – Поэт….
Память у старого бека всегда была изумительной. Ни задумавшись ни на миг, он неторопливо ответил:
– В суре «Поэты» сказано: «На кого сходят бесы? Сходят они на всякого выдумщика и беззаконника, из которых многие – лжецы. Таковы и поэты, которым следуют заблуждающиеся. Не видел ли ты, как они, умоисступленные, скитаются по всем долинам и говорят о том, чего сами сделать не могут? Исключаются из них те, которые уверовали и делают доброе».
– Трудно с тобой спорить, бек, – чуть улыбнулся Богдан. – Я только от себя говорю, а за тобою – вся мудрость Пророка.
Бек отрицательно качнул головой.
– За тобой тоже вся мудрость твоей культуры, да, – сказал он. – Ты защищаешь от меня того, для кого ты – жалкий гяур. Кто мечтал, чтоб весь твой народ нишкнул. Тут за тобой весь ваш Христос. Как бы Ордусь стояла без таких, как ты? Я и преклоняюсь перед тобой, и боюсь за тебя, и сострадаю. Только одно могу ответить тебе, слушай. Был такой Чжуан-цзы. Он сказал: если кто заставит глупца возносить хвалы истинному Дао, глупец лишь разобьет лоб. Себе разобьет. Окружающим – тоже разобьет. Да.
– Ох, и крут ты, бек, – качнул головой Богдан. – Ох и крут…
Бек чуть пожал широкими, жесткими плечами.
– Жизнь крута, – бесстрастно уронил он.
Некоторое время они молчали. «Тахмасиб» летел на предельной скорости, и просветы между придорожными кипарисами мелькали, словно кадры старой кинопленки. По ту сторону кипарисов простиралась млеющая в теплом предвечернем свете перекопанная степь, а вдали, над горизонтом, романтично темнели туманные и округлые громады лесистых гор.
– Почему молчишь? – наконец спросил достойный Ширмамед, сидя прямо и неподвижно.
– Что говорить? – ответил Богдан.
– Можешь не говорить. Рассказать должен.
Богдан чуть усмехнулся.
– Нечего еще рассказывать, бек. Сам ничего не понимаю.
– Зачем тут роют столько?
Богдан покосился на бека. Наблюдательности потомственному воину-интернационалисту тоже было не занимать. Бек был недвижим, но цепкий, стремительный взгляд его глаз работал неутомимо.
– Говорят, дервнеискательские раскопки. У них тут мода такая.
Бек помолчал, щурясь. Солнце висело уже невысоко, и на поворотах било в глаза.
– Веришь?
Богдан чуть пожал плечами.
– Покамест не было поводов усомниться. А что это еще может быть? Здесь действительно все помешаны на исследовании своего славного прошлого. По-хорошему помешаны, ничего не могу сказать, но… чрезмерно как-то. А что?
– Буду еще смотреть. Потом буду говорить.
– Да что такое?
Бек пожевал губами. Борода его встопорщилась.
– Ты добрый человек, – сказал он наконец. – Ты прекрасный человек. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю.
– Так, – мрачно проговорил Богдан. – После такого вступления должна следовать затрещина.
– Зачем затрещина? Правда.
– Ну?
Бек опять пошевелил бородой и уронил:
– Ты не воин.
Богдан вздохнул и попытался, рассутулив ученую спину, сесть попрямее.
– Не всем же быть воинами, – пробормотал он.
– А я этого и не сказал.
Богдан притормозил, и шедший за ним автобус притормозил тоже. Они въезжали в Асланiв. Проплыл справа утопающий в каштанах раскоп, переполненный трудящимися подростками.
– Как слаженно копают, видишь, бек? – спросил Богдан. – Детям нравится. Детям интересно.
Бек видел. Бек много чего видел.
– Щанцевый инструмент в отличном состоянии, – сказал он.
– Что? – растерянно спросил Богдан.
Взгляд бека стал озабоченным.
– Автоматы десантные, с укороченным прикладом. Да. Кучно бьют.
– Что? – совсем обалдел Богдан. – Бек, это же игрушки!
– Я знаю, – сдержанно ответил бек, – ты великий юрист. – Чуть помедлил и добавил: – Хорошо, что я прилетел.
– О Господи, – сказал Богдан и умолк.
Бек, видимо, почувствовал, что малость переборщил. Пошевелил бородой, потом покосился в сторону Богдана, чуть улыбнулся. Положил коричневую руку Богданцу на колено.
– Фирузе тебя очень любит, – сказал он мягко. – И я тебя очень люблю. Сказано в суре «Корова», аяте двести десятом: «Их постигали бедствия, огорчения, они потрясаемы были так, что посланник и с ним верующие говорили: когда же нам помощь Аллаха? Смотрите, помощь Аллаха близка».
Готель «Меч Пророка» стоял в тихом, живописном месте, на берегу небольшого искусственного
