едва не плача от нахлынувших воспоминаний, сбивчиво рассказывал, рассказывал о том, как им работалось с Ванюшиным, пока… Пока в мире не выключили свет.
— Это судьба, — негромко сказал Богдан.
Он так и стоял, не снимая дохи, посреди кельи. И теперь раздеваться уже не имело смысла. Это действительно была судьба.
— Гань се[75], отче, — проговорил Богдан и, наклонившись, поцеловал руку архиепископа Памфила. Потом повторил: — Гань се.
Старый ханец огладил сморщенной желтой ладонью считанные волоски своей длинной белой бороды, а потом медлительно, от души перекрестил Богдана. Узкие глаза его были полны понимания и покоя.
— В добрый путь, Богдане, — ответил он. — Не кручинься. Можно так сказать: легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели благородному мужу идти прямо, не искривив среднего ни вправо, ни влево.
— Я знаю, отче, — сказал Богдан. — Но очень иногда хочется, чтобы хоть что-то было просто!
Памфил покачал головою.
— Телу просто, — сказал он. — Моргать просто. Потеть просто. Животом урчать просто. Поэтому-то столь многие люди в наш благоустроенный для тел век не хотят иметь душу. Уж очень много, дескать, с нею хлопот. Не слушают ее, прикидываются, будто ее нет… А как без души?
— Никак, — негромко ответил Богдан. Накинул ремень своей дорожной сумки на плечо и, повернувшись, пошел к повозке такси.
Багатур Лобо
Уездный центр Теплис ранней весной Багу скорее нравился: пронзительно чистое горное небо, яркие, еще холодные, но уже ослепительные лучи солнца, легкий бодрящий ветерок и вокруг — ликование пробуждающейся от зимней спячки многообразной жизни. У неискушенного приезжего создавалось впечатление, что весь город — городок — состоит из одних старых зданий, удивительных плодов полета вдохновенной творческой мысли древних зодчих, мечтавших, надо думать, перещеголять друг друга в созидании домов, от коих непросто будет оторвать взгляд — столь получились они разнообразны и непохожи друг на друга. А любовь, с которой теплисцы заботились о своих жилищах ныне, бросалась в глаза не менее стародавних изысков: каждый, даже самый вроде бы невидный и незначительный домик выглядел весьма и весьма ухоженным, словно его лишь накануне починили.
Трепетное отношение теплисцев как к родной природе, так и к родному городу ланчжун отметил еще вчера на вокзале: одних дворников, несмотря на поздний час тщательно шуршавших метлами по и без того чистейшим перронам, Баг, особенно не всматриваясь, насчитал шесть человек. Там же, правда, он увидел и два непонятных плаката среднего размера — по сторонам от главного входа; на правом плакате было написано: «Драгоценноприбывший преждерожденный единочаятель! Вас горячо приветствуют саахи, самый гостеприимный народ в мире!», плакат же слева адресовал такое же, слово в слово, приветствие путникам, но уже от лица неведомых фузянов. Ни про саахов, ни про фузянов Багатур Лобо ничего не знал, а оттого спокойно прошел мимо. А потом Бага и Судью Ди с их тощей походной сумой так гостеприимно взяли в оборот, мягко тесня друг друга, водители повозок такси — смугловатые, шумные, сверкающие улыбками горцы, половина в белых, половина в черных папахах, — что ланчжун и заметить не успел, как оказался на пороге караван-сарая «Сакурвело», а услужливый водитель уже распахивал перед ним лаковые сарайные двери, держа в руке его сумку…
Ланчжун неторопливо шел по кривой улочке, сбегающей вниз параллельно рассекавшей город пополам реке, от «Сакурвело» к центру; глазел то на прилепившиеся к скалам затейливые дома, то на крупинки тающего снега под ногами, а рядом трусил Судья Ди — сытый и довольный жизнью, — блестя на солнце фувэйбинским ошейником и тоже с любопытством озираясь. Красота гор, уют города и прелесть весны быстро сделали свое дело: необъяснимо неприятное впечатление от мимолетной утренней встречи в коридоре гостиницы улетучилось, будто и не было его. Подумаешь — ну странные люди приехали, делами непростыми, наверное, поглощенные… Может, им тут, ежели верить новостям, важную проблему решать, а не как Багу — прохлаждаться да с котом цацкаться… А что высокий сутулый преждерожденный показался грустным, а седая дама — неприязненной, так мало ли как могут выглядеть пожилые люди только что с дороги? Возраст, груз забот…
Улочка сделала плавный поворот и влилась в магистраль посерьезней, где сновали туда и сюда разноцветные повозки да упрямо полз в гору, мелодично позванивая, трамвайчик — из-за пестрой раскраски точно игрушечный.
Баг остановился на углу, оглядываясь. Здесь было многолюдно: белые и черные папахи, а также разноцветные женские головные платки так и мелькали. Через улицу, напротив, манила открытыми дверями харчевня, и в окно хорошо были видны многочисленные бутылки, аккуратными рядами стоявшие на полках бара.
Нестерпимо захотелось пива, но ланчжун упрямо мотнул головой и свернул налево — дальше, к центру; Судья Ди, одобрительно взмахнув хвостом, последовал за ним. Прохожие («Дети гор!» — подумал Баг) с непосредственным любопытством смотрели на бегущего рядом с хозяином рослого кота в украшенном блестящими подвесками ошейнике — один пожилой преждерожденный в высокой белой папахе даже присел на корточки и протянул к Судье руку: кыс-кыс-кыс; но кот ловко изменил направление движения ровно настолько, чтобы рука, осталась от него на расстоянии в половину чи[76]: Судья не одобрял излишне междусобойных отношений с посторонними и уж тем более никогда не откликался на какое-то там «кис-кис-кис», произнесенное даже и с акцентом. Местные жители, однако же, о привычках кота осведомлены не были, а оттого через каждые десять-пятнадцать шагов кто-нибудь непременно приставал к Судье с предложением «кыс-кыс-кыс», а однажды даже с возгласом «ой, какой хороший котик!». Судья Ди знал, что он — хороший, но с «котиком» был явно не согласен, а потому вразумляюще зашипел на пораженную его видимыми достоинствами девушку в теплом, отороченном лисьим мехом халате и черном, с зелеными узорами платке, обежал хозяина с другой стороны и чуть не бросился ему под ноги.
— Да ты тут популярен, хвостатый преждерожденный! — усмехнулся Баг, останавливаясь. Кот смотрел на него со значением, широко расставив лапы и раздраженно дергая хвостом. — Ну? Что такое? Это же люди. Посмотрел бы ты на себя со стороны: чистый У Сун[77], готовящийся забить тигра насмерть голыми руками!
«Ну, знаешь…» — читалось во взгляде Судьи Ди. Кот басовито, с явным нетерпением мявкнул.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Баг, краем глаза отслеживая еще двух вероятных почитателей вверившего ему свою судьбу кота, с умильными улыбками приближавшихся к месту их беседы: пора было принимать меры. — Ладно, ладно! — Ланчжун поднял Судью Ди на руки (тяжелый!), взял под мышку. — Хвостом только не верти. — И поспешил дальше.
Нельзя сказать, чтобы после этого маневра на Судью Ди стали меньше обращать внимания, но уж сдержанности прохожим возвышенное положение кота явно прибавило: по-прежнему небритый и хмурый Баг не располагал к общению, вид у него был явно нездешний, к тому же он путешествовал без папахи, вообще с непокрытой головой, а одно это уже настоятельно предлагало хозяевам проявлять обычную ордусскую обходительность в отношении приезжего, — смотрели, дети даже пальцами показывали, но приставать больше не приставали. Кажущийся же избыточным интерес к коту наблюдательный Баг легко объяснил полным отсутствием на пройденных улицах других хвостатых преждерожденных.
— Странно, — поделился он с Судьей Ди своими нехитрыми наблюдениями. — Похоже, твои соплеменники здесь — редкость. Вот уж воистину «мало кошек», как говаривал наш учитель Конфуций![78]
