бомбу на случай, если я вас не вылечу за тридцать… — я посмотрела на часы, — за тридцать четыре часа?
— Нет ничего под вашей полкой, кроме ведра.
— Ведра?..
— Не пугайтесь вы так — обычное пластмассовое ведро для мусора. Я его попросил у проводницы.
Встала, подняла полку. Действительно, пластмассовое ведро с набросанными в него полиэтиленовыми пакетами.
— Отличные пакеты, плотный пластик, — кивнул Кохан, — закрываются герметично, в употреблении просты.
— В этом месте я должна спросить, кто и как будет употреблять ведро и пакеты?
Пупок в бриллиантах
— Пакеты для вас. Я могу помочиться в бутылку. — Из-под стола Урса Венедиктович достал пластиковую бутылку из-под минералки и стал трясти ее перед моим лицом. — Здесь у меня еще одна стоит. С водой, — доверительно сообщил он. — Руки помыть при надобности или еще зачем… Если вы успокоились, давайте уже начнем дружить и рассказывать всякие интересные истории. Кто первый?
— Конечно, вы!
Голос выдал меня. Кохан покачал головой и погрозил пальцем:
— Психиатр, ненависть в вашей профессии — последнее дело.
— Ладно, — сдалась я, скинула туфли и протянула ему ноги. — Ваша взяла.
Мы замолчали, изучая друг друга и примериваясь.
— Некоторые любят разгрызать яблочные косточки… — начала я.
Надо отдать должное Уральскому Самоцвету — он подхватил, не задумываясь, только пальцы сильней обхватили мои ступни:
— Это ведь не то же самое, что щелкать семечки, правда? Яблочные косточки требуют сосредоточенности, терпения и осторожности. Человек неосторожный сразу же уколет язык. В вашем заветном блокноте нет имени Богдан.
— Нет, — кивнула я.
— Это странно, потому что вы почти десять лет изображали нездоровую страсть к человеку по имени Богдан Халей, вашему соседу, 1910 года рождения, имеющему двойное гражданство — французско- русское.
— Двойное?..
— А вы и не знали? Он родился в России, но прожил свои юные годы во Франции. В начале двадцатого века его родственница по отцу вдруг приобрела большой вес при дворе императора. Да что там скрывать, вы ведь и сами, наверное, знаете — некая Ольга. Она вступила в близкие отношения с дядюшкой императора российского, будучи замужем за его адъютантом. Скандал, развод! Но впоследствии благословение на брак с Романовым было получено — только вот при условии титула. Для получения титула графини ей пришлось пойти на компромисс, это вообще была женщина компромиссов. В конце концов, от какого-то немца она поимела титул графини, после чего…
— Что это вы делаете? — перебила я.
— Я рассказываю вам в подробностях, какие драгоценности, вклады в иностранных банках, поместья за границей мог бы вам оставить ваш возлюбленный старик с седьмого этажа. Ольге Халей после революции чудом удалось сбежать за границу, правда, пришлось бросить все, за многие годы накопленные ценности, и мужа в том числе. Богатейшие люди Англии и Франции с большим трудом потом выкупали у Советов предметы из ее коллекции, чтобы украсить аукционы. Ваш старик — потомок того самого кубанского Халея; Ольга, став графиней, взяла себе фамилию своего родственника — Халей. Если захотите, я потом могу показать вам документы с генеалогическим древом Халеев, одну из веток которого так платонически и меркантильно задела краешком платья красивая Ольга. Из этого дерева следует, что Богдан Халей был племянником того самого Халея, и племянник этот был впоследствии весьма Ольгой любим и привечаем. Ходили слухи, что она даже имела в мечтах виды на него как на будущего зятя, но потом ее дочь, по возрасту совсем Богдану Халею не подходящая, ушла в манекенщицы, что для русской эмиграции тогда было равносильно падению. Он завещал вам только книгу! Бриллиантовое ожерелье и серьги работы Флеранти — подарок Романова жене — знаете, сколько сейчас стоят? Богдан Халей лет двадцать назад вел в Москве и Ленинграде с некоторыми ювелирами переговоры о продаже этих предметов. Им он, конечно, говорил, что ожерелье лежит в заграничном банке, но серьги показывал, а по нашим данным, и ожерелье было здесь, в России! — Кохан занервничал, нажал большими пальцами мне на пятки. Я вскрикнула. Похоже, он действительно за эти два месяца научился терять терпение от одних только разговоров.
— Вы мне больше нравитесь спокойным и уравновешенным. Не думала, что мужчины так шизеют от одних разговоров о бриллиантах.
— Да я не шизею, я объяснить хочу. Этот комплект в английском каталоге оценен в шестьсот тысяч. Только представьте себе такие деньги! А он завещал вам книгу, да и то только после получения диплома психиатра.
— Богдан говорил мне, что богат, но все было прожито за время его жизни в Советском Союзе. Он себе ни в чем не отказывал. По воскресеньям, например, шиковал с размахом: ездил на Птичий рынок и скупал всех продаваемых там котят. Привозил домой, выкармливал, по двенадцать часов в день звонил по телефонам из справочника, уговаривая взять отменного котеночка. Потом он даже ездить на рынок перестал. Общаясь с незнакомыми людьми по телефону, имея настоящий дар убеждения, он развил целую агентурную кошачью сеть по Москве. Ему потом ненужных котят доставляли на дом, в дом могло приходить до десяти человек ежедневно, пятеро — приносили котят, пятеро — разбирали ранее принесенных, а уж если кто из кошачьих посредников-менял нравился Богдану, он удостаивался беседы об особенностях словообразования у голландского поэта Мультатули (псевдоним Эд. Доувес-Декке-ра), либо о множествах совпадений в жизни и смерти Гоголя и Эдгара По. Я думаю, не стоит говорить, что человек, получивший шок или удовольствие от такой беседы, уходил плененный навсегда. Богдан предлагал людям особый вид наркотика — общение на грани полупомешательства-полумогущества, когда кажется, что можно все, что еще одна фраза, еще одно откровение — и грань, определяющая смысл жизни и бессмыслицу, будет угадана. Видели бы вы его квартиру! — Я закрыла глаза и тут же оказалась в полумраке коридора: роза на стуле, древнее зеркало, поблекшее от множества заплывающих в него лиц, книжные полки на всех стенах до потолка, в книгах же втиснута вешалка со стойкой для обуви внизу. На самих полках понаделано множество крючков, на них висят там и тут: зонтик, шляпы, фотоаппарат, мой портфель, спасенный от мусоропровода, чей-то пыльный парик (как раз на желтом фоне собрания сочинений Генриха Гейне); на фоне синих обложек Эдгара По за крючок зацепилась внутренним сводом огромная морская раковина, а рядом — на темно-коричневом Гоголе — висит авоська с наручниками, пистолетом и красным удостоверением “…Убей, не помню, чье. Это было в забытой куртке. Куртку пришлось отдать кому-то, чтобы унести котят, холодно было… Почему не посмотрю имя в удостоверении? Фло, ты дурно воспитана, нельзя лазить в чужие бумаги”.
— Видел я эту квартиру, — заявил Кохан невозмутимо. — Потрясающим презрением к жизни отличался этот ваш Богдан Халей. Только представьте, у него в коридоре на крючке висела авоська с заряженным пистолетом, а он предпочел перерезать себе горло ножом для резки сахарного тростника.
Я отняла ноги и забилась в угол полки, натянув на себя простыню. Страшный холод сковал меня. Всю. Кроме разогретых Урсой ступней.
— Возьмем опять же этот самый пистолет, — невозмутимо вещал Кохан. — Человека из органов выгнали за потерю удостоверения и оружия, а ведь вашему старику стоило только набрать 02 и найти его по имени из удостоверения. Я таких людей не понимаю.
— Куда вам… А что вы делали в квартире старика?
— А вы? — усмехнулся Кохан. — Что там делала маленькая девочка почти десять лет изо дня в
