Холодная темная зима с сильным ветром, затянутое облаками небо, повисшее над бетонными взлетно-посадочными полосами Тайюаня[2], – все это казалось маршалу Цзяню Тао-линю отражением его внутреннего состояния. В своей шинели он выглядел невозмутимым и грузным. Маршал Цзянь возглавлял военную машину Азиатского Альянса целых двенадцать сумасшедших лет. Он получил этот пост благодаря своей решительности, самоотверженности и незаурядным способностям. Его власть была абсолютной, что редко встречается в наше время. Сейчас эта власть висела на нем чугунными кандалами и неумолимо клонила его к решению, которое ему совсем не хотелось принимать.
За почти пятидесятилетний период его нация сумела объединить всю Азию, за исключением японцев и филиппинцев, которых теперь уже едва ли можно было считать азиатами. За решение этой нелегкой задачи пришлось дорого заплатить, в том числе и кровью, но все же Альянсу удалось создать военную машину, которая заставила уважать себя даже Запад. Он приложил к этому немалые усилия, поклявшись защищать свой Народ, Партию и Государство, а сейчас своим решением он может свести все усилия на нет, превратить все это в бесполезную жертву.
«Да, – думал он в такт размеренным шагам, – так мне и надо».
Генерал Кван бежал за ним, тщетно пытаясь перекричать ветер своим слабым голоском. Цзянь был уроженцем провинции Юннань и почти двухметровым великаном. Кван, напротив, мелкокостным вьетнамцем. И несмотря на все разглагольствования об азиатской солидарности и взаимопомощи, отношения между южно-китайскими и вьетнамскими «собратьями» оставались, мягко говоря, прохладными. Тысячи лет взаимной вражды нельзя было легко забыть, так же как и годы советского покровительства Вьетнаму. То, что Кван был едва компетентным человеком с сильными партийными связями, только усугубляло положение.
Запыхавшийся Кван наконец-то догнал Цзяня, и маршал внутренне улыбнулся. Он видел, что этот человечек и сам понимал, как смехотворно выглядит, пытаясь поспеть за широкими шагами маршала. Именно поэтому он при каждой их встрече старался шагать пошире. Но действительно беспокоило Цзяня в этот момент другое, а именно то, что в словах этого глупца Квана он с тревогой узнавал собственные мысли.
«А что я? – мрачно подумал Цзянь. – Я – слуга Партии, который поклялся защищать свою страну, так что же мне было делать, если половина членов Центрального Комитета просто исчезла? Может ли быть правдой то, что они стали предателями не только своей родины, но и всего человечества? А иначе куда же они пропали? И как мне сделать выбор, когда мое решение внезапно стало настолько важным?»
Он посмотрел на аппарат обтекаемой формы, который ожидал его на стоянке. Его отливающий бронзой корпус мягко мерцал в мареве пасмурного дня. Женщина со смугло-оливковой кожей, стоящая рядом с открытым люком, не была вполне восточной женщиной. Ее вид заставил его почувствовать то, с чем ему нечасто доводилось сталкиваться: неуверенность. Это вновь заставило его вернуться к словам Квана. Вздохнув, маршал остановился. Его лицо благодаря многолетней практике оставалось абсолютно невозмутимым.
– Товарищ генерал, ваши слова не новы. Все это обсуждалось и вашим правительством, и моим, – «Тем, что от них осталось, идиот!» – и решение уже принято. Если только его требования не окажутся совершенно невообразимыми, мы будем подчиняться требованиям этого Правителя. – «По крайней мере до поры».
– Но Партии не дали хорошего совета, – пробормотал Кван. – Это уловка.
– Уловка, товарищ генерал? – От улыбки Цзяня веяло зимним холодом. – Вы, наверное, заметили, что на нашем ночном небе больше нет Луны? Не приходило ли вам в голову, что тому, у кого есть военный корабль такого размера и мощи, нет нужды в уловках? Если нет, то советую вам поразмыслить вот над чем, товарищ генерал. – Он кивнул в направлении имперского катера. – Этот аппарат способен полностью уничтожить всю нашу базу, и ничто из имеющегося у нас не сможет даже
– Но…
– Избавьте меня от ваших комментариев, товарищ генерал, – твердо сказал Цзянь. «Особенно, поскольку они во многом совпадают с моими собственными сомнениями. Мне надо заниматься делом, а ты не делаешь мою задачу легче». – У нас есть два пути: подчиниться или лишиться и того жалкого вооружения, которым мы все еще располагаем. Возможно, они говорят правду, и надвигающаяся опасность действительно реальна. Если так, то сопротивление будет иметь для нас более плачевные последствия, чем разоружение и оккупация. Если же они лгут, то, по крайней мере, у нас будет возможность хотя бы увидеть и изучить их технологии и, возможно, даже получить доступ к ним.
– Но…
– Я не буду повторяться, товарищ генерал. – Голос Цзяня вдруг сделался тихим, и Кван побледнел. – Очень плохо, когда младшие офицеры обсуждают приказы. Я не потерплю этого от генералов. Вам понятно, товарищ генерал?
– Д-да, – выдавил Кван и, поймав арктически холодный взгляд Цзяня, торопливо добавил: – товарищ маршал…
– Рад это слышать, – сказал Цзянь, немного смягчившись, и пошел по направлению к катеру. Кван молча следовал за ним, и Цзянь кожей ощущал негодование и сопротивление этого человечка. Кван и подобные ему, особенно те, кто располагал связями в Партии, представляли немалую опасность, потому что всегда были способны выкинуть какую-нибудь неожиданную глупость. Поэтому у маршала появилась мысль переместить генерала на менее ответственную должность. Возможно, командовать воздушными патрулями и базами ПВО, контролирующими просторы Японского моря. Эта, когда-то престижная, должность сейчас стала абсолютно бессмысленной, но, пока Кван это поймет, может пройти несколько месяцев.
А тем временем Цзянь сможет заняться действительно важными делами. Он не знал лично американца Хэтчера, выступавшего от лица… существ установивших контроль над Землей, но был знаком с Черниковым. Тот был русским и уже поэтому не заслуживал доверия, но его профессионализм произвел на Цзяня сильное впечатление даже против его воли. А Хэтчера и англичанина Эймсбери Черников, кажется, уважал. Возможно, Хэтчер был действительно искренен. Может быть, его предложение о равноправном сотрудничестве в этой новой военной организации планетарного масштаба и было стоящим. К тому же, его хозяева из «Планетарного Совета» предъявили Цзяню не так много немыслимых политических требований, как он ожидал. Возможно, это хороший знак.
Лучше бы это было действительно так. Все, что он сказал Квану, было правдой: их военное положение делало сопротивление бессмысленным и безнадежным. Но в истории Азии такое уже случалось, и если западники намеревались, как обычно, использовать Восток в качестве источника рабочей силы, то какая-то часть новейших технологий неминуемо должна была попасть в руки азиатов.
Цзянь использовал этот аргумент сотню раз в споре со своими подчиненными, хотя, возможно, и сам не верил в это. И его раздражало, что он никак не мог понять причину своей неуверенности: связано ли это только с эмоциями или имеет под собой разумные основания. После стольких лет взаимной вражды трудно было трезво оценить и принять предложение западников, хотя в глубине души Цзянь знал, что они не лгут. Их преимущество сейчас было просто ошеломляющим. Запад был слишком озадачен и обеспокоен угрозой приближения этих пресловутых ачуультани, чтобы это оказалось трюком.
Женщина-пилот салютовала ему, и пропустила вперед, а затем сама расположилась за панелью управления. Маленькая бесшумная машина пулей взлетела вверх и мгновенно исчезла из поля зрения сопровождающих, двигаясь в восемь раз быстрее звука. Цзянь не чувствовал перегрузки, зато он ясно ощущал груз гнетущей душу неизбежности. Дул ветер перемен, охватывающий весь мир, как тайфун, на пути которого всякое сопротивление казалось соломенной стеной. Чего бы ни опасались Кван и ему подобные, что бы ни думал он сам, они должны были поймать этот ветер за хвост и научиться управлять им – или погибнуть.
