собственными зубами, показывая, значит, чего он хочет.
Тракторист соскочил на землю и отошел на несколько шагов, похлопывая по огромной ладони монтировкой.
– Ленинград! – убеждал Маркычев. – Инженер! Русский! Кушать! Ам-ам!
– Русски, – повторил тракторист без особого энтузиазма. – Ам-ам… Онко синулля водка?
– Водка! Поставлю, не сомневайся! Ящик поставлю! – Маркычев изобразил руками, как ставит трактористу ящик водки, и как вкусно будет ее пить.
Тракторист, оказавшийся очень молчаливым парнем, привез его домой, и Маркычев поразился богатству и роскоши простого карело-финского колхозника: дом – терем, в терему полная чаша, телевизор японский и иномарка под окном. При виде еды рассудок его оставил.
Рассудок вернулся, когда наполнился желудок, и жена хозяина стала говорить английские слова, а телевизор стал показывать не наши программы, причем в цвете и со звуком, а наши вовсе не показывал. Тогда его оставило сознание. Маркычев знал, что у переживших бедствие бывают галлюцинации и миражи.
Он был в Финляндии.
И что ведь характерно: теперь ему тюрьма была обеспечена, так он, гадюка, совсем не радовался. Он твердо знал, что финны, славящиеся аккуратностью и законопослушанием, наших выдают обратно, а там поди объясни, что через границу бы попер случайно… Полиция, КГБ, показательный суд, Сибирь: прощай, жизнь…
Выходов было два: или добровольно сдаться властям, или идти тем же путем домой. Был еще третий выход: вернуться в лес и удавиться на первом суку.
Финн полицию не вызвал. Напротив, достал карту и с помощью полуанглоговорящей жены сочувственно объяснил, что его папа воевал у маршала Маннергейма, а если Маркычев во-он здесь перейдет границу в Швецию, то там получит политическое убежище. Добрый оказался человек, но не понимающий чаяний души советского человека. Два мира – две системы…
Он дал Маркычеву эту карту и сухой паек на дорогу, довез на своей машине до шоссе, указал пальцем на Запад и ободряюще хлопнул по спине:
– Хюва маткаа!
Маркычев помахал ему вслед, слез с дороги в кусты, и вот так, кустами, пошел в Хельсинки – искать советское посольство… Явка с повинной и чистосердечное раскаяние должны были облегчить его вину.
«Да чтоб я еще в жизни по грибы… ни глотка! Отдыхать только в библиотеке!»
Умирая от голода и усталости, боясь полиции и не вступая ни в какие контакты с иностранцами, хромал он на встречу со своими: и вот я здесь, товарищи. Готов нести ответственность по закону и надеюсь на смягчение участи.
7. ШЬЕМ ДЕЛО ИЗ МАТЕРИАЛА ЗАКАЗЧИКА
Консульство и его внешняя контрразведка ГБ известили свои начальства в Москве: вот такой чудак… просим поверить.
Москва: только Бога ради – никакой утечки информации в прессу! Покормите его пока, до дальнейших распоряжений, и присмотрите. И звонит в Ленинград: выясните, уточните, разберитесь. Что у вас там за бардак в пролетарских коллективах и на священной границе!..
С Литейного звонят в отдел кадров завода «Серп и Молот»: как там у вас Маркычев? Такие звонки в кадрах понимают. Ах, говорят, Маркычев… Какой Маркычев – инженер? Да можно сказать, и не работает. Как? – да он в отпуске… С тридцатого июля… у него неделя, мол, с прошлого года оставалась, плюс отгулы… Когда выйдет? да должен в понедельник. Что, номер приказа? сейчас, одну минуточку… И тут же задним числом рисуют Маркычеву отпуск. А что такое? А ничего, отвечают зловеще, скоро узнаете.
И звонят директору. Отпуска, значит, даем на август государственным преступникам? Директор – старая гвардия, буквально слышно, как у него броневое забрало лязгает, опускаясь: какие отпуска, товарищ? каким преступникам? Ваш работник инженер Маркычев задержан за переход государственной границы в буржуазном государстве. Позвольте, говорит директор. Маркычев мне не инженер. У нас такой не работает. Что значит, у нас есть сведения… Да, был. Но уволен. Когда, за что? Минуточку… вот: тридцатого июля. За халатность и неоднократные нарушения. А отдел кадров говорит!.. Наверное, напутали, нашли не тот приказ, у них там вечно… Так он не ваш? Не наш. Упаси Бог от таких работников. А как его можете характеризовать? Крайне отрицательно. Политически неграмотен, морально неустойчив. Политику партии понимает неправильно. Хорошо; характеристику передайте в отдел режима. Директор – отделу кадров: поднимитесь ко мне забрать подписанный приказ… болтун – находка для шпиона! Мигом!!!
Но на Литейном сидят парни вдумчивые, они позвонили еще и в жэк. Есть такой жилец! Есть; а что? Какие на него сигналы, жалобы, нарушения? Да так… знаете… а что? Он задержан в Финляндии за нелегальный переход границы, ведется следствие, вот мы сейчас занимаемся его делом. А-а… он всегда был подозрительным, не наш человек – за квартиру платил неаккуратно, соседи жаловались, так что мы собираемся выписывать его за шум и дебоши. Так; ясно.
Ну – выпадает кому-то загранкомандировочка! Звонят в посольство: завтра, говорят, наш человек за ним приедет, заберет; вы пока караульте получше, он, судя по всему, враг матерый, антисоциальный элемент, явно сбежать хотел. Им отвечают: да вы что, он всю Финляндию пропер пехом, сам к нам пришел, плакал и домой просился. А, теперь плачет, иуда – понял, что за границей не мед! А вот не пускать его обратно! – пусть там и живет в капиталистических джунглях, жрет свои грибы! Товарищи, нельзя же так, у нас гуманизм и милосердие… У вас милосердие, а у нас бдительность. Знаете, чем отличается абстрактный гуманизм от социалистического? Ага: девять граммов разницы. А он что… действительно сам пришел? И врач говорит – не сумасшедший? Видите – характерный прием двойного агента.
А погранзаставы рапортуют твердо и однозначно: никаких нарушений госграницы не зафиксировано, случайности исключены!
Короче, приезжает утром мордастый парнишечка в неброском костюмчике, кормят Маркычева напоследок завтраком, вгоняют в вену укол против любых желаний организма, грузят ко всему покорное тело в автобус, и парнишечка везет его на Родину, напевая «Летят перелетный птицы». А на границе – в машину и на Литейный.
Неделю его трясли. Как, да что, да где, да почему: всячески сбивали хитрыми вопросами и повторами. Но он твердо повторял историю своих злоключений и кричал, что лучше тюрьма, но своя, много ведь не дадут, правда? я ведь сам пришел! Что возьмешь с дурака?..
Главное – он никак не мог указать, где пересек границу. Знал бы где – так и не пересекал бы! Там ведь сигнализации напихано, препятствий наворочано – вот уж против дурака все меры бессильны. Ставили следственный эксперимент: привозили на место того пикника – иди! Разводит руками – был пьян, простите. Верно – бутылок в кустах нашли до черта.
А если он пересек границу на самолете? А если надел коровьи копыта – обмануть следопытов? а если все грибники вот так, беспрепятственно, попрут через границу?! Влепили для профилактики начальнику погранрайона о неполном служебном соответствии, а больше поделать ничего нельзя.
Его бы, конечно, законопатили года на четыре. Нарушил? – нарушил. Получи и распишись. Но финский телевизионщик тот подгадил. Он снял не только приход Маркычева в посольство, он и отъезд подкараулил, и у консула интервью взял: вот, мол, какой стойкий и сознательный гражданин – испугался, что невольно нарушил финские законы и может быть наказан финскими властями и даже вызвать международный инцидент! Он голодать будет – ради сохранения дружественных государственных отношений с соседний страной. А посол, старый мидовский волк, подал случай в этом свете как акт большого уважения и залог добрососедства.
И в таком виде это прошло по финскому телевидению и, разумеется, прозвучало по Би-Би-Си. И теперь, в свете международной обстановки, сажать Маркычева было бы идеологически невыгодно. А лучше наоборот – отечески пожурить и милосердно позволить вернуться в ряды заблудшему, но верному
