этого немолодого человека. Да и Волоков после его отъезда вздохнет с облегчением, мельком подумал он, не желая признаваться даже самому себе, что способен нынче порадовать своих знакомых единственным способом — исчезнуть с глаз долой.
Взглянув на часы, Снегин выключил комп, щедро обрызгал себя «Пассатом», сделал глоток «Черного капитана» и поднялся из-за стола. Прошелся по кабинету, фальшиво насвистывая «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“» и остановился перед окном, вперив взор в умирающий закат, перечеркнутый шпилем колокольни Крестовоздвиженской церкви.
— Ты что же, и впрямь решил уехать? — возникшая на пороге Лариса окинула кабинет подозрительным взглядом и, взяв предложенную Игорем Дмитриевичем сигаретку, недоверчиво покачала головой: — Опять тень на плетень наводишь! Неужто все так вот и бросишь?
— Оставлю тебе и Лике. Вывозите все, что приглянется, в течение дня. Управляющего я предупредил.
— Черт возьми, Снегин! Ты не можешь просто так взять и уехать!
— Вот те раз! Сама говорила, что мне надо линять, пока не поздно! Я и решил в кои-то веки послушать доброго совета.
— А как же я? Мы… Нельзя же вот так сразу: сунул, вынул и пошел!
— Только так и можно. Точнее, нужно. — Игорь Дмитриевич стряхнул пепел в стоящую на подоконнике малахитовую пепельницу и с внезапно накатившей тоской подумал, сколь многих привычных мелочей ему будет не хватать, когда он покинет родную берлогу. — Я чую запах паленого. Псы идут по следу, и на этот раз пощады не будет. Да и какой смысл отсиживаться на тонущем корабле?
— Какой корабль? Что ты бредишь, Снегин!
— Был такой поэт и художник Максимилиан Волошин, писавший:
Это было актуально в 1917-м, когда, собственно, и написано. И, еще в большей степени, в конце прошлого века, когда с треском был провален величайший в истории человечества эксперимент. И то, что сейчас происходит…
— Прекрати ты, ради бога, умничать! — взмолилась Лариса. — Зачем ты нас с Ликой позвал? Проститься или рассуждать о гибели страны, падении нравов и прочей тягомотине? Сказал бы уж прямо, что втюхался в американку и готов ради нее бросить родину!
продекламировал Игорь Дмитриевич и, видя, что Лариса готова взорваться, пояснил: — Я позвал вас, чтобы вы прикрыли наше бегство. Потому и просил тебя приехать в темных очках. Поменяйся с Эвелиной одеждой, и мы с ней исчезнем.
— Ну ты даешь!..
— Мы возьмем твою машину и Лику, а потом пересядем в такси, — продолжал Игорь Дмитриевич. — Поболтай тут часок с Виталием Ивановичем, отбери какие-нибудь сувениры на память, а дальше поступай, как тебе заблагорассудится.
— Что я в тебе, Снегин, терпеть не могу, так это самоуверенность! Ты ведь даже не пытаешься сделать вид, будто тебя интересует, что я по этому поводу думаю! — возмутилась Лариса. — Все за меня решил и полагаешь, я буду играть роль подсадной утки в этом дурацком спектакле? Если за твоим домом следят, тебя наверняка узнают. И Еву твою — тоже! А уж Лику я подавно не позволю втравливать в эту историю! Она…
— Ара, уймись. План так прост, что обречен на успех. К тому же я договорился с мцимовцами, и они будут только рады моему исчезновению.
— Тебя обманут и убьют!
— Stat sua cuique dies,[35] — пробормотал Игорь Дмитриевич.
— Что ты лопочешь? Неужели даже сейчас ты не в состоянии говорить по-человечески! — голос Ларисы дрогнул, и Снегин испугался, что она бросится ему на шею или зальется слезами.
— Зачем преследовать бегущего с поля боя противника? Римляне говорили: a nemico che fugge, ponte d'oro — «Отступающему неприятелю надо построить золотой мост» — и были совершенно правы. Загнанная в угол крыса дерется как лев, — попытался Игорь Дмитривич успокоить бывшую жену, хотя сам не слишком-то верил собственным словам. — Что же касается Лики…
— Папа, тебя зовет Ева, — сказала Лика, появляясь на. пороге кабинета. Она не пыталась скрывать, что подслушивала их разговор. — Зачем ты уезжаешь? Ты думаешь, там, — она махнула рукой в сторону окна, — тебе будет лучше?
«Красивая выросла девчонка, — подумал Игорь Дмитриевич, чувствуя, что ему становится трудно дышать. — А ведь теперь я с ней разве что по визору смогу поговорить. Вживе-то и не увижу скорее всего. Почему мы так близоруки, так непростительно слепы? Если бы нас чаще посещали мысли о неизбежных разлуках, мы были бы добрее к своим близким и научились лучше благодарить их за любовь и дружбу».
— С наибольшим упорством люди отстаивают дарованное им Господом право совершать глупости. И я, увы и ах, не являюсь исключением, — сказал он ожидавшей ответа дочери. — Ара, иди к Еве. Лика, через десять минут нам надо трогаться в путь.
— Я поняла, — сказала дочь. Подождала, пока Лариса выйдет из кабинета, и спросила: — Тебе действительно надо убегать из города, или это ты из-за мамы?
— Сумму факторов, вынуждающих человека принимать то или иное решение, древние называли судьбой, роком, волей Провидения. «Покорных рок ведет, строптивого волочит», — говорил Сенека.
— Но ты действительно думаешь, что там тебе будет лучше? — со свойственным ей упорством повторила Лика. — Иногда ты… производишь впечатление очень несчастного человека.
— Не знаю, — честно признался Снегин. — Меня вот тоже всегда интересовал вопрос: можно ли научить человека быть счастливым? И знаешь, я пришел к парадоксальному выводу: лучше всего это удается сделать священникам. Я имею в виду сделать конкретного человека счастливым здесь и сейчас, пусть даже прибегая к заведомо ложным посылам и посулам. Надежда на справедливое воздаяние является лучшим утешением, поскольку все мы в той или иной мере чувствуем себя недолюбленными и недооцененными.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Хотя бы там. Далеко-далеко. Пусть даже с этой… Евой, — прошептала Лика и, порывисто чмокнув Игоря Дмитриевича в щеку, выскочила в коридор.
— «Мы вольные птицы, пора, брат, пора!» — пробормотал Снегин и. подхватив собранную в ожидании жены и дочери сумку, отправился на кухню.
— Итак, в путь? — приветствовал его Виталий Иванович, откладывая в сторону старинную поваренную книгу, в которую Снегин любил заглядывать на досуге.
— Дамы все еще прихорашиваются? — осведомился Игорь Дмитриевич и взглянул на часы: — Тогда предлагаю выпить по стопке. На посошок.
— А стоит ли? Перед дальней дорогой?
— Что съедено и выпито, — то свято! — изрек Снегин, наполняя стопки. — Ваше здоровье!
— Счастливо унести ноги из любезного отечества, — проворчал Виталий Иванович и опорожнил стопку. — А вот и юные прелестницы!
— Где темные очки? — грозно спросил Снегин по-английски. — Ара, дай их Еве, пусть наденет на лоб и возьмет твою сумочку. А теперь присядем и, с богом, — вперед!
Туристская моторно-парусная яхта ходко шла курсом норд-норд-вест, увозя Радова и его воспитанников все дальше и дальше от сумрачного города, который Эвридика назвала странным и неправильным. Прежде Юрию Афанасьевичу не приходило в голову, что со стороны его родной город и впрямь может показаться чудным. Но в чем-то Рика была, безусловно, права. Было в Питере что-то этакое — например, сердцем его являлась Петропавловская крепость, не сделавшая ни одного выстрела по врагу и ставшая главной темницей империи. Форты, великими трудами возведенные в заливе, дабы преградить вражеским судам доступ к городу, использовались только во время Гражданской войны и то, в общем-то, не по назначению. Египетские сфинксы на набережной Невы и
