Гады начали палить по моему Росинанту, едва мы свернули в переулок. Переднее стекло рассыпалось вдребезги, и я до сих пор не понимаю, как они не изрешетили нас, пока я разворачивался. То есть бедняге Росинанту они капитально попортили шкуру, но он все же унес нас от смерти. Приехавшие к даче Вовки Белоброва мерзавцы не стали догонять нас на скромно стоящем у калитки «уазике» защитного цвета.
Дачу семьи Белобровых они подожгли так же, как дачу Немировых, и мы решили туда не возвращаться. Решал, честно говоря, я один — отревевшись, Яна впала в некое подобие ступора и начала приходить в себя только под утро. К тому времени я успел несколько часов поспать и добраться до местечка Кирсина, находящееся неподалеку от Тосно.
Я кружил по ночным дорогам на пробитом пулями Росинанте и каждую минуту думал, что вот на этой-то, едва угадывавшейся в сумерках колдобине он и сдохнет. Не знаю, как мне удалось добраться до Ладожского моста и почему он оказался неразрушен. Точно так же, впрочем, я не понимаю, зачем было кому-то убивать Немировых и Вадю. Зачем было палить по нам, если этим выродкам не нужна была наша машина? Я вообще, кажется, перестаю понимать, что творится в этом озверевшем мире. Фары у «девятки» не работали, но первую половину ночи мне хватало зарева от пылавших поселков, которые поджигали вовсе не фишфроги.
Перед Ладожским мостом меня остановили ребята в камуфляже, и я подумал, что нам пришел окончательный каюк. Однако вид моего Росинанта произвел на них сильное впечатление и нас не задержали. Изъяли из багажника охотничье ружье, которым мы так и не воспользовались, и отпустили с миром.
Второй раз нас попытались задержать на другой стороне Невы, но усатый, похожий на старого чекиста из революционных фильмов дядька, погоны которого я не разглядел из-за накинутой на плечи плащ-палатки, заглянув в салон и посветив на Яну фонариком, коротко скомандовал: «Пропустить» — и мы поползли дальше. Переехав мост через Мгу, я, зарулив в какие-то кусты, заснул как убитый, а потом, набравшись нахальства, остановил какую-то монстрообразную военную машину и уговорил парня слить мне некую толику бензина. Сдуру я начал совать ему в нос корочки члена Союза журналистов — раньше это помогало, — но тот сказал, что все корочки ему до фени, а вот часы у меня клевые. Прочихавшись после его бензина, Росинант продолжал ползти вперед и доставил нас в Кирсино.
И вот тут-то Яна, проспав пару часов глубоким, как смерть, сном, сказала нечто разумное. Я имею в виду, попросилась в кустики, после чего у нас состоялся весьма странный разговор.
— Что это за глухомань? — спросила она, а когда я ответил, что у нее, кажется, есть подруга в Гришкино, которое находится южнее Тосно, рассмеялась сухим и колючим как иголки смехом.
— Ты что же, в гости к моей подруге захотел?
По правде сказать, я ничего сейчас не хотел. Стоило мне закрыть глаза, и я видел тела Немировых на веранде пожираемого пламенем домика. И другие горящие или сгоревшие уже дотла дома, мимо которых проезжал этой ночью. И знал только одно, а именно, чего я не хочу. Видеть другие горящие дома, руины, город беженцев на окраинах Питера и убитых, в смерти которых виновны отнюдь не зеленые человечки.
Об этом я и сказал Яне.
— Логично, — ответила она. — А теперь вспомни, что я говорила тебе о Дигоне.
— Не помню, — сказал я, потому что действительно помнил как-то смутно. — Планета, на которую фишфроги отправляют похищенных на Земле людей?
— Их переправят на Дигон, где они либо перемрут, либо приживутся и создадут новую цивилизацию. Насколько я понимаю, это последний шанс, который дает нам Представительский Совет Лиги Миров. Он, видишь ли, не слишком надеется, что акваноиды сумеют нас вразумить. И теперь я с этим согласна.
— К чему ты это говоришь?
— Нашествие фишфрогов — армии то ли клонов, то ли киборгов, механических слуг, которых соседи по вселенной послали на Землю, чтобы не проводить эту акцию самим — означает конец прежней жизни. Конец спокойному существованию, душевному равновесию, равнодушию, называемому верой в гармонию природы и человеческий разум. Отсидеться в кустах — без нас, дескать, разберутся и решат все проблемы — не получится. У Вади не получилось — хотя он-то как раз отсиживаться не хотел — не получится и у нас.
— Ерунда! — не слишком уверенно сказал я. — Все ещё может измениться к лучшему. У правительств есть консультанты-экстрасенсы, которые знают, что фишфроги рано или поздно уйдут. Они что-нибудь придумают. Ведь у тебя же были видения. И у твоей матери. Уцелела б голова, а волосы отрастут. На худой конец, купим парик.
Мне очень хотелось уверить в этом Яну и уверовать самому.
— Все было не так уж плохо. Жили не тужили. Или тужили, но не сильно. Все еще как-нибудь образуется…
Я замолк на полуслове, услышав донесшийся со стороны поселка треск выстрелов.
— То-то и плохо, что не тужили. Прошлое хвалит тот, у кого нет будущего, — сказала Яна, и я впервые подумал, что эта нахальная девчонка видит дальше и глубже меня.
— А у нас оно есть?
— Будущее? Разве что на Дигоне… — тихо сказала Яна.
— Но ты ведь говорила, там высокая гравитация…
Яна ничего не ответила, и я неожиданно понял, что у нас чрезвычайно гуманные соседи по вселенной. Если после печей Освенцима и Бухенвальда, после Хиросимы, после всего, что люди творили с людьми на протяжении стольких тысяч лет, они все же пытаются нас вразумить, то вера их в нас и терпение поистине безграничны. Однако всему на свете есть предел, и глупо ждать, когда чаша, полная до краев, прольется. Особенно если чувствуешь, что ничего не в силах изменить в этом проклятом мире.
— Всем почему-то кажется, что на дальней поляне земляника слаще, — сделал я последнюю попытку образумить Яну.
— Мы должны попробовать начать все сызнова. Смотри, и здесь то же самое.
Яна указала на столбы чадного дымы, один за другим вздымавшиеся в рассветное небо над разбуженным выстрелами поселком, и я, сглотнув подступивший к горлу ком, погнал отдохнувшего Росинанта в сторону Питера.
БОЙТЕСЬ ДАНАЙЦЕВ…
Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Первое впечатление от клиента всегда самое правильное. Неполное, эскизное, требующее уточнений, но в то же время определяющее главное — сложатся у меня с ним отношения или нет. И, если сложатся, то какими эти отношения будут.
Если я чувствую, что мы на разных полюсах — случается такое редко, однако же случается, — я везу его из аэропорта в кафе, где знакомлю с кем-нибудь из сменщиков и мягко и ненавязчиво передаю в более подходящие руки. Из чего складывается ощущение разнополюсности — сказать не берусь. Мои коллеги по БДУ — Бюро Добрых Услуг — выдвигают разные версии, но я никогда над этим особенно не задумывался. Впечатление складывается из суммы факторов, проанализировать которые трудно: походка, цвет лица, разрез глаз, покрой одежды, манера держаться и разговаривать, тембр голоса и даже запах. Но, как бы то ни было, опытные работники БДУ редко ошибаются. Руководство признает: смена гидов — штука иной раз неизбежная, и, стало быть, чем скорее она произойдет, тем комфортнее будет клиенту.
Самолет из Тулы прилетел вовремя, и Александра Владимировна Иванцева появилась в зале встречающих в черном изысканном платье, которое невзначай подчеркивало великолепную грудь, чудесную талию и аппетитные бедра — надобно думать, творение искусного дизайнера, одного из тех, кого принято называть «скульпторами тел». Загорелая, с волосами, выгоревшими либо под лучами жаркого южного солнца, либо после регулярного посещения солярия, она походила на негатив своей фотографии. Той, которую сбросили вчера на мой комп операторы БДУ. Наметанным глазом я определил, что ей около сорока, хотя человек неискушенный дал бы от силы тридцать. Значит, я на пять лет моложе подлинника и на те же пять старше того, что она желала за него выдать. Неплохо. Как сказал бы мой врач — хабитус удовлетворительный.
Мы поздоровались, как старые знакомые, я подхватил чемодан Александры и повел ее к машине, мило щебеча о том, что июнь выдался теплым, можно смело купаться в Финском заливе, загорать, ехать смотреть фонтаны Петергофа или, напротив, побродить в прохладных залах Эрмитажа. Что дождливая погода имеет, безусловно, свои плюсы, но я лично предпочитаю солнце, и загар ей очень к лицу. При этом я не забывал делать необходимые паузы, дабы узнать реакцию гостьи на те или иные предложения.
Поначалу гости держатся чуть-чуть натянуто, и первое, что должен сделать гид, — это расположить их к себе. Если получится, они охотно начинают болтать сами и наводящих вопросов задавать не приходится. Кстати, я давно уже понял, что задавать вопросы вообще не следует — все и так выяснится в нужный момент: дело мы имеем с умными людьми, которые, как правило, прекрасно знают, чего хотят от жизни. Надо только помочь им почувствовать себя в моем обществе уютно, а делать это я умею.
У каждого гида свои вкусы и методы. Мы ведь, по большому счету, вовсе не актеры и, желая угодить гостям, остаемся самими собой — за это они нас и ценят. Кому охота проводить отпуск с людьми, настроенными на волну: чего изволите-с? Такими людьми наши клиенты окружены в повседневной жизни и, если хотят отдохнуть от нее, то, отправляясь в путешествие, стремятся прежде всего сменить привычное окружение. Ради этого, собственно говоря, многие и
