всяком случае, мы через Гарольда узнали, что Джо еще долго не появится, и мы пришли, Квини, сказать тебе, что ты никогда не останешься одна.
— Да, — добавил Гарольд, и его блуждающие вокруг фигуры Квини взгляды выдавали то усиливающееся, то угасающее вожделение, пробужденное новой надеждой. — Мы вместе ходили в школу, Квини! Ты была самой красивой девочкой, а я был рослым парнем и всегда защищал тебя и старался тебе помочь. Так должно быть и в будущем. Ты можешь на меня рассчитывать.
Так как молодая женщина все еще ничего не говорила и Айзек Бут истолковал это как согласие со всем сказанным, он поднялся, после чего поднялась, как один человек, и вся его семья. Четверо повернулись и направились к машине в традиционном порядке: Айзек, Гарольд, матушка Бут… нет, Мэри еще нет. Она чуточку задержалась в доме и шепнула Квини:
— Гарольд — койот. У Джо плохи дела.
Затем она поспешила, чтобы не показаться отцу своевольной, и своевременно заняла место рядом с матерью.
Гарольд развернулся и медленно поехал вниз. В общем, он был доволен. Через год… если он перестроит дом… отеческие заботы простираются далеко… он заслуженно завладеет красивой молодой женщиной, которую Джо заполучил в ту полную загадок ночь, — если это поражение скинуть со счетов, мир снова выглядит по-иному. Не возвращался бы Джо… К этому и Гарольд приложил свою руку.
НОВАЯ ГЛАВА
Для Квини теперь время шло как длинная цепь, двигающаяся в чужих руках, но все звенья которой она могла сосчитать. Жара усиливалась, небо оставалось безоблачным. Животные испытывали жажду, а трава больше не имела сил. Раньше в такое время стада бизонов уходили на север и запад, к зеленым лугам и лесам. Но теперь животные и люди были крепко привязаны, а драгоценные неисчерпаемые грунтовые воды резвились в трехстах футах под землей: колодцы были дороги, слишком дороги для индейцев.
За водой Квини проделывала теперь уже далекий путь на автомобиле, ведь колодца Бутов, лучше которого ни у кого не было, уже не хватало. Каждый четверг, когда она ездила верхом к горшечнице в поселок агентуры и помогала в работе, она привозила с собой домой наполненный мешок с водой. Каждый четверг она также заходила на почту и к секретарше суперинтендента и спрашивала, не было ли для нее письма.
Наконец однажды утром ревностная мисс Томсон раскрыла папку входящих и подала Квини письмо. На конверте не было ничего, кроме как «Квини Кинг», значит, письмо было запаковано вместе с другой почтой. Почерк Квини был незнаком, но может быть, Стоунхорн написал его левой рукой?
Она поблагодарила и взяла письмо с собой, не открывая. Она хотела быть при этом одна. Когда она выехала из поселка и оказалась в ничейной прерии, она без дороги поскакала к искалеченной сосне и уселась в ее тени. Там вскрыла она своим ножом конверт, вытащила из него белый листок и прочла: «28 августа. Агентура. Джо».
Оставалось еще восемь дней.
Квини убрала письмо в нагрудный карман, застегнула его, села на лошадь и, звонко вскрикнув, снова погнала ее.
Дома она перечла бабушке четыре слова, медленно, как пастор в кирхе читает священное писание. Бабушка долго сидела не шевелясь.
Потом они приступили к работе.
Вечером 27 августа Квини обтерла как следует автомобиль и пожалела, что не может полить его из шланга. Но все же, хотя и с большим трудом, она добилась, что машина стала такой же чистой и блестящей, как и у суперинтендента. Она вытрясла еще раз все одеяла, привела в порядок свежевыстиранную рабочую одежду Джо, проверила запас воды, которую они с бабушкой натаскали из разных источников. Она вычистила охотничьи ружья, и стволы их тускло замерцали. Она пошла к лошадям и негромким голосом, который любили животные, сказала им, что завтра возвратится их господин. Собак не было поблизости. Ведь они должны были сами искать себе воду и в эту неделю редко появлялись у дома.
Когда солнце стало красным, как цветок кактуса, и скалы напротив засветились отраженным белым светом, Квини и бабушка переделали все работы, которые наметили сделать в доме и около него. Квини пошла тропинкой на другую сторону, на кладбище, и сказала старому Кингу, над могилой которого ветер покачивал желтые стебельки, что сын его завтра возвратится в родные места.
Ночью Квини улеглась напротив бабушки и вспоминала, как часто она в детстве забиралась к бабушке под одеяло. Сегодня ей тоже хотелось чувствовать участие человека, который вместе с ней надеялся и опасался. Нервы Квини стали точно струны, которые осторожно настраиваются рукой на нужный тон, и временами эти струны уже как будто и сами хотели запеть.
Утром Квини встала до солнца и наслаждалась последним ночным дыханием лугов, тихо веющим над землей; еще немного, и она, беззащитная, снова будет лежать под палящим зноем. На Квини было бирюзовое платье, в котором она была на родео, но безо всяких украшений. Лицо ее осунулось, глаза казались большими, потому что под ними залегли тени.
Бабушка сидела на лугу и, казалось, ни на что не обращала внимания, кроме как на красивые белые, желтые и голубые нити-щетинки дикобраза, которыми она осторожно обшивала кожаную полоску налобной повязки.
На другой стороне, на ранчо Бутов, уже тоже началось движение. Мальчик, племянник Мэри, гнал лошадей на пастбище. Мэри чистила свинарник. Когда в дверях показался Гарольд, Квини ушла за свой маленький дом и пыталась там, в тени, укрывшись ото всех, помечтать о новой картине. Должно же ей прийти в голову что-нибудь такое, что понравится супруге суперинтендента. Это было нелегко. Женщина с пепельными волосами была «эйр-кондишен», как бы сказал Стоунхорн.
Тихие часы прошли, наступило время собираться в дорогу, если Квини хотела в семь часов уже быть в агентуре. Она подошла к автомобилю, закрыла его верх, села за руль, осторожно, без громкого стука захлопнула дверцу. Завела мотор. Прислушалась. Он работал нормально. Она направилась по изрезанной колеями дороге вниз, а там по совершенно свободному шоссе поехала с хорошей скоростью.
Когда в семь часов в поселке агентуры открылись двери супермаркета, спорткабриолет стоял перед ним. Квини вошла, взяла тележку для покупок и поехала вдоль стенда. Сегодня она не собиралась экономить, она экономила для этого дня. Она купила большой кусок говядины, — бизоньего мяса из заповедника сегодня в продажу не поступало, его доставили только в школу и другие учреждения. Очень большой кусок говядины купила она. Она взяла также черного хлеба, чаю и несколько бутылок минеральной воды. Все связанное с жирами, молоком, сахаром не любили ни Стоунхорн, ни бабушка. Квини поэтому прошла мимо этой витрины, а вот некоторые фрукты она прихватила: яблоки, бананы, апельсины. Кассиршу порадовала относительно приличная сумма.
Она пристально посмотрела на Квини, но та опустила веки, потому что не хотела расспросов. Квини припомнился тот вечер, когда перед супермаркетом стоял Стоунхорн, и его «Хэлло!». И мгновенно пронеслось перед ее глазами все, что последовало за этой неожиданной встречей, вплоть до того момента, когда она стала женой Стоунхорна.
Квини положила покупки в кабриолет и поехала на стоянку перед канцелярией суперинтендента, стоянку, на которой обычно хватало места и для приезжих, и служащие претензий не предъявляли. Она осталась сидеть в машине. В восемь часов начинался рабочий день, и после восьми Квини рассчитывала увидеть появление другой машины, машины, которая доставит Стоунхорна. Сейчас ее ждать было еще рано.
В семь тридцать на улице показался автомобиль со стороны госпиталя. За рулем сидел Эйви, рядом с ним не было никого. Он подъехал вплотную к спорткабриолету и высунул голову в открытое окно. Квини открыла дверцу, потому что Эйви кивнул, приветствуя ее, и, видимо, хотел что-то сказать. Квини с нетерпением смотрела ему в лицо. Отечные щеки свидетельствовали о нездоровом сердце этого человеколюбца.
— Итак, сегодня! — сказал Эйви. — Ему пришлось нелегко, и состояние его неважное. Наберитесь
