возмутительное полотно, она окинула взглядом помещение. На банкетке слева сидел мужчина и изучал каталог. Почему-то ей показалось, что он сидит там уже довольно давно.
Еще один мужчина вошел в дверь в дальнем конце зала.
Он тоже держал каталог. Полина глядела, как он сверился с нужной страницей и остановился перед картиной, изображающей нечто вроде взрыва атомной бомбы. Имея превосходное зрение, она не могла себе представить, что это полотно может означать что-либо иное.
Вскоре внимание мужчины обратилось на изображение жуткой дамы — зеленоватой и, кажется, с переломанными костями, после чего он шагнул назад и сел на банкетку слева, на подобающем расстоянии от другого мужчины.
Полина отметила, что ей почему-то любопытно, достаточно ли сильное впечатление произвела на обоих джентльменов изувеченная леди, чтобы заставить их обменяться мнениями на этот счет. Если бы кто-нибудь сел теперь рядом с ней, то сама она едва ли удержалась бы от гневного монолога. Мисс Пейн наблюдала за двумя мужчинами, но если они и говорили, ей не было слышно ни единого слова. Она ничего бы не услышала, даже сидя с ними на одной скамье. Последним звуком, достигшим ушей Полины, был взрыв бомбы, обрушивший стены и потолок конторы ей на голову в 1941 году. В течение суток она была погребена под развалинами, а когда ее откопали, оказалось, что она оглохла навсегда. С присущим ей мужеством и усердием мисс Пейн научилась читать по губам, развила свои кулинарные таланты и получила место экономки в одной из деревенских школ. Перед самым концом войны умер ее дядя, Эмброуз Пейн — прямой и решительный старик, живший под девизом: «Говорю то, что думаю». За свою долгую и довольно унылую жизнь он высказал много нелицеприятных слов и сделал как минимум одно мужественное заявление — что дождется в Лондоне конца войны. Старик едва-едва не сдержал обещания — всего за неделю до прекращения боевых действий он скончался в большом старомодном доме, том же самом, где появился на свет. Эмброуз Пейн завещал дом вместе с остатками капитала своей племяннице Полине, которая вернулась в Лондон и немедленно сдала все комнаты, кроме двух на нижнем этаже, где поселилась сама.
Дядя Эмброуз был бы шокирован донельзя, но Полина любила кухню деревенской школы куда меньше, чем Лондон. Сначала было странно ходить по знакомым улицам и видеть транспорт, двигающийся абсолютно бесшумно. Но вскоре она к этому привыкла, а в чтении по губам, благодаря ежедневной практике, достигла почти совершенства.
Таким образом ей удавалось «услышать» весьма любопытные вещи, предназначенные для ушей возлюбленных, друзей или врагов. Она могла сидеть в ресторане и понимать, о чем говорят люди за столиком, находящимся от нее на солидном расстоянии, — и ни гул разговоров, ни громкая музыка были ей не помеха.
Так что, оглядев зал галереи, она прекрасно поняла, что сказал один мужчина другому.
Глава 2
Салли Фостер снимала две комнаты на втором этаже дома, который Эмброуз Пейн оставил своей племяннице.
Окна одной из них выходили на маленькую площадь с довольно запущенным сквериком посредине, где пережившие войну кусты лавра и сирени продолжали борьбу за существование. Хотя ни одна бомба не упала на площадь, большинство окон разбилось, когда фугаска угодила на соседнюю улицу. Всем здешним домам было не менее ста лет, и каждый располагал полуподвалом и мансардой для некогда многочисленной прислуги. Невозможно было представить что-либо более убогое и менее приспособленное к современным условиям. Эмброуз Пейн упорно отказывался идти в ногу со временем, но Полина соорудила пару дополнительных ванных. Салли готовила на газовой плите новейшей модели и, хотя делила мойку с Полиной, считала, что ей жутко повезло. Она работала секретаршей у Мэриголд Марчбэнкс, чьи издатели утверждали, что ее гонорары исчисляются миллионами. В частной жизни Мэриголд именовалась миссис Эдуард Поттс — по мужу, затерявшемуся где-то в далеком прошлом, и имела двух дочерей, одна из которых только что сделала ее бабушкой. Когда к Мэриголд приходило вдохновение, она диктовала Салли с десяти до половины первого. Помимо этого, Салли должна была печатать, держать корректуры и писать ответы на письма поклонников, к которым Мэриголд добавляла размашистую подпись. Жалованье было неплохое и вкупе с тем, что оставили ей родители, позволяло Салли существовать вполне комфортно. Иногда они с Мэриголд ездили в деревню, причем Салли вела машину.
Покуда Полина Пейн думала о том, что ей написать кузине Хильде Гонт, сын миссис Гонт, Уилфрид, развалился в самом удобном кресле Салли и мешал ей работать.
Она уже дала ему это понять в недвусмысленных выражениях. В самом облике Салли не было и намека на двусмысленность — во всем, от блестящих каштановых волос, сверкающих глаз и румяных щек до ее манеры обращаться с настырным молодым человеком, сквозила прямота искренней натуры.
— Слушай, Уилфрид, я не могу тратить на тебя время — мне нужно отвечать на письма поклонников Мэриголд.
— Дорогая, ты уже говорила это.
Пишущая машинка застрекотала с новой силой.
— И буду говорить, пока ты не уберешься отсюда.
Уилфрид принял почти горизонтальное положение. Он был худой и долговязый, с гладкими темными волосами.
— Не будь такой суровой.
Салли засмеялась — как она ни старалась быть суровой, ее милый заразительный смех выдавал добросердечие и мирный нрав.
— Тогда я буду свирепой! — предупредила она, устремив на Уилфрида карие глаза.
Молодой человек самодовольно улыбнулся.
— Надеюсь, не со мной?
— Это почему же?
— Тебе не хватит духу.
Салли нахмурилась — она вбила восклицательный знак не там, где следовало.
— Вот, из-за тебя испортила письмо профессору, который тщательно проанализировал все синтаксические погрешности в двадцати пяти книгах Мэриголд. Я не могу провоцировать его, делая ошибки в письмах. Пожалуйста, уходи.
Уилфрид вытянулся еще на дюйм в просторном кресле и закрыл глаза.
— У меня не хватит на это сил. Кроме того, я обдумываю предложение руки и сердца.
Вставив знак сноски посреди предложения, Салли убрала руки с машинки.
— Ты уже делал мне предложение вчера.
— И позавчера, и позапозавчера. Я беру тебя измором, голубушка.
— Ну и сколько же раз мне придется отвечать «нет»?
— Понятия не имею. В один прекрасный день тебе это надоест.
— Послушай, Уилфрид…
Он взмахнул рукой.
— Давай сменим тему. У меня нет сил пререкаться. Кроме того, у меня претензия к твоей тетушке Полине. Или нужно говорить «на твою тетушку»?
Салли покраснела от злости.
— Она не моя тетя, а кузина твоей матери!
Уилфрид покачал головой.
— Дело не в степени родства. Если беспомощная девушка находит убежище у пожилой женщины, последняя автоматически становится ее тетушкой. Это просто вежливое обращение. Ты ведь не хочешь быть невежливой с Полиной? Да и вообще сейчас не время для праздных споров.
Как я сказал, у меня к ней Претензия, и мне нужна твоя поддержка для ее удовлетворения. Как ты
