Глава 12
Хилари пристроилась на ручке большого кожаного кресла. С одной стороны, она давно уже мечтала куда-нибудь сесть, с другой — тут же оказалась в невыгодном положении, поскольку Генри остался стоять. Он облокотился на камин и молча уставился поверх ее головы. Самое настоящее издевательство! Потому что когда от него требовалось молчать, он повышал голос и продолжал излагать свои дурацкие мысли, а теперь, когда от него как раз требовалось что-нибудь говорить, он, как назло, молчал и смотрел неизвестно куда. Хилари чуть не задохнулась от злости.
— Прекрати немедленно! — сказала она.
Генри посмотрел на нее и тут же отвел глаза. «Точно я букашка какая!» — возмутилась про себя Хилари.
— Прошу прощения? — осведомился Генри, и Хилари, забыв про свои подгибающиеся колени, взвилась в воздух.
— Генри, как ты смеешь так со мной разговаривать? Мне действительно нужно было посоветоваться с тобой, но если ты и дальше будешь вести себя так, будто мы незнакомы, я уйду!
Генри упорно не желал на нее смотреть, однако же выдавил из себя что-то о том, что он вовсе ей не чужой. Хилари внутренне усмехнулась и тут же сочинила превеселенький стишок:
Она придвинулась, чтобы услышать, что Генри скажет дальше. Дальше оказалось уже знакомое «Могу я вам чем-то помочь?». В глазах Хилари что-то резко вдруг защипало, и она услышала собственный голос:
— Ничем. Я ухожу.
Генри оказался у двери первым.
— Ты не можешь, — заявил он, загораживая дверь спиной.
— А я и не хочу! Мне нужно поговорить с тобой, но это невозможно, пока ты не возьмешь себя в руки.
— Я держу себя в руках, — сообщил Генри.
— Тогда для начала сядь. Мне действительно нужно поговорить, но я не могу разговаривать с человеком, который возвышается над тобой как башня.
Генри сел во второе кожаное кресло, стоявшее так близко от первого, что если бы Хилари сидела не на ручке, а в нем, их колени бы точно соприкасались. Теперь у Хилари было небольшое преимущество, поскольку она смотрела на Генри сверху вниз, а ему приходилось задирать голову. Такое положение дел совершенно устраивало Хилари, только она сильно сомневалась, что оно сохранится сколько-нибудь долго, потому что даже сейчас Генри делал вид, будто не желает на нее смотреть. А что, если… А что, если он не делает вид, а действительно не желает? И никогда уже не захочет? Это была на редкость обескураживающая мысль.
Она уже начала жалеть, что вообще пришла, когда Генри — правда, довольно еще ворчливо — спросил:
— Что-нибудь случилось?
Хилари тут же захлестнула волна нового и теплого чувства. Генри говорил так, только когда действительно за нее беспокоился, а уж если он начинал за нее беспокоиться, о дальнейшем можно было не волноваться. Она кивнула.
— Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Кое-что случилось, и я никак не могу обсуждать это с Марион, потому что она жутко расстроится, а мне просто необходимо обсудить это с кем-нибудь, потому что, вне всякого сомнения, это очень, очень, очень важно, и я подумала, что раз мы были когда-то… были когда-то… Нет, ну мы же были когда-то друзьями! И я подумала, что, если расскажу все тебе, ты скажешь, что мне теперь делать.
Вот! Именно так! Робко и женственно. Генри это обожает. То есть ему кажется, что он обожает, а на самом деле это надоело бы ему через неделю.
Генри и впрямь заметно подобрел.
— Рассказывай все. Что ты еще натворила?
— Ничего. — Хилари сокрушенно покачала головой. — Разве что села не на тот поезд. Да и то не по своей вине. Просто… просто меня здорово напугали, и я по ошибке села на поезд до Ледлингтона, а когда это выяснилось, было уже слишком поздно.
— Напугали? Как?
— На меня таращились. Очень просто напугать чувствительную девушку, если злобно таращиться на нее в общественном месте.
Генри подозрительно на нее взглянул.
— Ты на кого это намекаешь?
— На тебя, — торжествующе сообщила Хилари, едва не добавив «дорогой». — Ты даже не представляешь, какой злобный у тебя был взгляд, то есть, я надеюсь, что не представляешь, потому что если ты смотрел так нарочно… В общем, у меня тут же разбежались все мысли, а когда я кое-как привела их в порядок, то уже ехала в Ледлингтон в одном купе с миссис Мерсер, которая закатила мне истерику, вцепилась в мое пальто и принялась исповедоваться, только вот я не знала еще, что это именно миссис Мерсер, а то бы, конечно, вела себя с ней помягче.
— Миссис Мерсер? — переспросил Генри очень странным тоном.
Хилари кивнула.
— Альфред Мерсер и его жена миссис Мерсер. Вряд ли ты их помнишь, потому что уехал в Египет еще до конца слушаний — слушаний по делу Джефа об убийстве Джеймса Эвертона. Мерсеры служили у него и были главными свидетелями обвинения. Из-за показаний миссис Мерсер Джефа едва не повесили. Ну вот, и в купе она тут же меня узнала, начала плакать и говорить очень странные вещи.
— Какие вещи, Хилари? — Генри больше не выглядел ни надменным, ни оскорбленным. Его голос звучал на удивление живо и заинтересованно.
— Ну, в основном о суде и о Марион, и все это вперемешку со всхлипами, взрыдами и всхрапами, и еще какую-то странную историю о том, как она пыталась увидеть Марион во время суда. Сказала, что специально приезжала, чтобы ее повидать. «Провалиться мне на этом самом месте, мисс, если я не пыталась ее увидеть». Еще говорила, что убежала от мужа, и совсем уж страшным шепотом: «Если бы только мне удалось ее увидеть!», только ей не удалось, потому что Марион как раз отдыхала. Бедняжка Марион, она уже с ног валилась от усталости — понятно, что к ней никого не пускали. И миссис Мерсер ужасно по этому поводу убивалась. Потому что потом, мол, ее нашел муж, а другого такого шанса не было. Сказала, что уж за этим он проследил.
Впервые за все время Генри посмотрел ей прямо в лицо.
