— Ну разумеется! Сейчас уже стемнело, но не настолько, чтобы не узнать давнюю знакомую, а когда я выходила, было еще совсем светло. Она поднималась вверх по Лейну, а я спускалась. Похоже, она проплакала весь день. Наверное, из-за Альберта. Лучше бы его убили на войне — тогда он не явился бы сюда и не разбил бы бедняжке Эллен сердце, — внезапно вспыхнув, она повернулась к Фрэнку спиной. — В доме бабушки эта милая, домашняя, уютная женщина средних лет была старшей горничной. Она без памяти влюбилась в шофера Харлоу, бывшего десантника, и имела глупость выйти за него замуж. Только богу известно, что творится у них дома, но она выглядит ужасно. Ну, разве женщины не безмозглы?
Топнув ногой, она вдруг выбежала из комнаты. Брамбл неистово залаял и бросился следом, за ними помчался старый спаниель. Сисели ворвалась в свою комнату, захлопнула дверь и заперла ее, но совершенно напрасно: ей тут же пришлось снова открывать дверь избалованному Брамблу, способному выть у порога до тех пор, пока его не впустят. Даже столь краткую разлуку пес счел достойным поводом для того, чтобы с лаем запрыгать вокруг хозяйки и попытаться на свой манер поцеловать ее — лизнуть в лицо. От этих знаков внимания Сисели расплакалась. Ей пришлось опять поспешно запереть дверь, потому что никто, ни один человек не видел ее плачущей с тех пор, как ей минуло пять лет. Никто, кроме Брамбла, который успокоился, вспрыгнул на кровать, свернулся черной улиткой и мгновенно уснул на зеленом стеганом одеяле. Грант таких привилегий не удостаивался.
Только не Грант! Пламя гнева вновь вспыхнуло в душе Сисели и осушило слезы. Он показал ей нечто невообразимо прекрасное — и все погубил. Нет, хуже: она сама обнаружила, что Грант показал ей иллюзию. А ведь она могла сама найти свое прекрасное нечто и при неудачном стечении обстоятельств лишиться его. Сисели день и ночь терзала мысль о том, что у нее никогда и ничего не было.
Она прошлась по комнате. Шторы были задернуты. Включила лампу у кровати. Свет из-под зеленого абажура придал комнате нереальный, подводный вид. Сисели продолжала ходить из угла в угол, ничего не замечая. Она вспоминала как вышла погулять с собаками, прошла вверх по Лейну и остановилась у Грейнджа, чтобы взять Брамбла на поводок.
В это время из калитки вышел Марк Харлоу. Выпрямившись, Сисели увидела, что он стоит недалеко — на расстоянии не больше двух ярдов, — глядя на нее.
— Вышли погулять? Не поздновато ли?
— Мне нравится гулять в сумерках.
— К тому времени, как вы вернетесь, уже совсем стемнеет.
— Мне нравится гулять в темноте.
— А мне это не по душе, — и дождавшись, когда Сисели гордо запрокинет голову, Марк разразился смехом: — Не мое дело? Пожалуй, вы правы!
— Да.
Он подошел так близко, что мог бы коснуться ее плеча. Брамбл заворчал и натянул поводок, не понимая, почему хозяйка стоит на месте, если вывела его на прогулку.
Голос Марка смягчился.
— Маленькая гордячка.
Глаза Сисели потемнели.
— Да.
— Можно составить вам компанию?
— Нет, Марк.
— Почему?
— Вы мне не нужны. Мне никто не нужен.
Он засмеялся и зашел обратно в свою калитку. Сисели снова зашагала по улице.
Через несколько шагов она спустила Брамбла с поводка и побежала вместе с ним. Старый Тамбл плелся за ними. Смотреть на бегущего Брамбла было смешно; его уши развевались, он то и дело высоко подпрыгивал, успевая в прыжке оглядываться по сторонам. Должно быть, он ждал встречи с кроликами, птицами, кошками, с хорьками или горностаями, или даже со своим заклятым врагом — барсуком. Десятки поколений маленьких такс охотились на барсуков, инстинкты взыграли в Брамбле, заставляя его старательно принюхиваться.
Сисели бежала легко и почти так же быстро, как ее пес.
Ее щеки раскраснелись. Она решила не заходить дальше того, места, где шоссе пересекало Лейн между землями Харлоу и Гранта Хатауэя. Собаки были приучены останавливаться на обочине и ждать приказа хозяйки. Лейн поворачивал в другую сторону и тянулся до самого Лентона. Брамбл явно не понимал, почему с недавних пор они перестали переходить через шоссе. Вместе с Тамблом он послушно остановился на обочине, но вскоре понял, что хозяйка намерена повернуть обратно. Какая досада! Но Тамбл не возражал. Он был уже слишком старым и ожиревшим для долгих прогулок. А Брамбл никак не мог нагуляться. Да и Сисели могла подолгу бежать, а затем со смехом упасть в траву, ласково отталкивая прыгающего вокруг пса, который пытался лизнуть ее в лицо.
Но с недавних пор она перестала смеяться и редко заходила дальше развилки. Вот и сегодня всей троице пришлось повернуть к дому. Солнце уже село, холодные сумерки сгустились над полями справа и слева, окутав две высокие живые изгороди, между которыми шла Сисели. Внезапно их догнал Грант Хатауэй на велосипеде. Сисели не услышала, как он приблизился. Проехав мимо, он остановился, спрыгнул с седла, прислонил велосипед к изгороди и направился навстречу добродушно принюхивающемуся Брамблу и нахмуренной Сисели.
Муж и жена остановились, глядя друг на друга и вспоминая все, что было между ними. Молодой широкоплечий мужчина двигался легко, он не был ни смуглым, ни слишком светлокожим — типичный темноволосый англичанин с серовато-голубыми глазами. Он производил впечатление сильного и вспыльчивого человека. Моника однажды назвала его «непростительно красивым»: «Мужчинам незачем быть красавцами — у них в рукаве и без того припрятано слишком много козырей». Грант Хатауэй не испытывал недостатка в козырях, иначе, пожалуй, Сисели было бы легче простить его. Он смотрел на нее и улыбался. Мысль о том, что от улыбки Гранта у нее по-прежнему сжимается сердце, ранила Сисели, как острый нож. Какое же она жалкое и ничтожное существо, если на нее так действует простая улыбка! Даже когда все будет кончено, когда между ними не останется ничего, Грант улыбнется — и ее сердце снова затрепещет, как рыба на крючке.
— Ну, Сисели, как дела?
Она ничего не ответила. Что она могла? Все уже давно сказано. Лейн — слишком узкая улица, и это на руку Гран ту: если он захочет остановить ее, пройти мимо она не сумеет, а если он дотронется, только дотронется до нее…
Надо ответить хоть что-нибудь: если он прикоснется к ней, ответ будет совсем другим. Как ужасно чувствовать, что все ускользает, и ты становишься дикарем, детищем дикой природы, способным царапаться, кусаться, драться руками и ногами. Сисели ледяным голосом произнесла:
— Мне нечего сказать.
— Неудивительно, что я женился на тебе — нечасто встретишь молчаливую женщину!
На этот раз Сисели не смогла промолчать — в запасе у нее осталось одно оружие, которое никогда не подводило.
— Нет, ты женился на мне по совсем другой, более весомой причине.
Он по-прежнему улыбался.
— Какой я глупец! Ведь я женился на тебе из-за денег, правда? Все время забываю об этом. Такое легко забыть, верно?
Грант знал все трещины в ее броне. Оружие подвело Сисели: Грант оказался неуязвим. Он не знал ни стыда, ни совести, и с легкостью забывал обо всем. Понизив голос, Сисели в ярости выпалила:
— Дай мне пройти!
Он засмеялся.
— Я тебя не держу, — и пока она проходила мимо, Грант нагнулся и схватил Брамбла за загривок.
Поспешно, словно Грант задел ее руку, Сисели бросила поводок и прошагала мимо не оглядываясь. Тем временем Грант трепал Брамбла за уши, осыпал его ласковыми прозвищами и наконец спустил на землю со словами: «Ну беги, мышонок!»
