чтобы скрыть изъян.
Элизабет словно читала его мысли, так что для нее было большим облегчением, когда дядя встал, покачал головой и вышел из комнаты. Слушая удаляющиеся шаги, Карр сказал:
— Можно не сомневаться в том, что думает Джонатан.
У нее всегда были блестящие глаза. Но на этот раз невыплаканные слезы придавали им дополнительный блеск.
— О да, его одолевают сомнения. Если…
— Прикажет, чтобы я здесь не появлялся?
Она кивнула.
— В этом роде. Официальный отказ от дома, и меня выталкивают встречаться с тобой по кустам.
— А ты будешь?
В ее голосе прозвучала вся нежность этого мира, когда она сказала:
— Да, милый.
Он опустился на колени возле ее кресла, без слов или поцелуев уткнулся головой в плечо и обнял ее. Оба замерли.
Через какое-то время Карр поднял голову и сказал:
— Хоулдернесс передумал. Он говорит, что мне придется давать показания на дознании, так что лучше не дожидаться, когда из меня все вытянут. Он считает, что я произведу лучшее впечатление, если сам пойду в полицию.
— Пойдешь?
— Не знаю. Я хотел поговорить с тобой. Мне кажется, как только я все расскажу, они арестуют меня… или Рету. — Его лицо стало твердым и бледным, когда он повторил: — Или Рету.
— Карр!
— Этот человек был мертв в половине одиннадцатого, через два часа после того, как я узнал его на фотографии и в ярости убежал. За эти два часа в Меллинг-хаусе побывали я и Рета. Где-то в этом интервале он был убит. Я унес плащ Реты, пропитанный кровью. То, что плащ не Ретин, а мой, только делит вину: Рета получает полмиллиона, а я — отмщение. Масштаб одинаков. Фифти-фифти — убийство из-за денег или убийство из мести.
Он все еще стоял на коленях, но отодвинулся от нее. Она не сделала попытки приблизиться, лишь внимательно посмотрела на него и сказала:
— Ты думаешь, это сделала Рета…
Он отшатнулся, встал и стиснул руки.
— Я ничего не думаю. Я не могу думать. Я только вижу факты, и ничего не могу с ними поделать. Если выложить эти факты тысяче людей, девятьсот девяносто девять из них скажут, что Рета не могла этого сделать, а значит, сделал я. Нам не придется собирать тысячу мнений, у нас их будет двенадцать. Они выскажутся единогласно.
Ее мягкий безмолвный протест только раззадорил его.
— Что толку? Выбор между нами двумя. Если не я, то Рета. Я не делал — значит, что?
— Карр, но ты же не думаешь…
— Я сказал тебе, что не могу думать! Как только начинаю, получается одно и то же: Рета или я, я или Рета.
— А когда не думаешь, Карр?
— Появляются обрывки разумных мыслей, что она не могла этого сделать.
— Я рада, что ты называешь их разумными.
Карр снова помрачнел.
— Но кто из нас может считаться разумным, дорогая, — мы живем в страшном сне. A la guerre, comme a la guerre[3]. Как назвать эту чертовщину, этот кошмар, где нет места разуму?
Элизабет встала и подошла к нему.
— Дорогой, я думаю, все будет в порядке.
— Будет?
— Да, будет.
Он с такой силой сжал ее руку, что позже она обнаружила на этом месте синяк.
— Если бы я был уверен насчет Реты, я бы обо всем рассказал и покончил с этим.
— Я в ней уверена, — спокойно сказала Элизабет.
— Почему?
— Ну, потому что… — послышался не то смех, не то рыдание. — О, Карр, пожалуйста, проснись! Только в страшном сне ты мог подумать, что Рета может подкрасться к человеку со спины и ударить его по голове кочергой! Если бы ты не спал, ты ни на секунду бы в ней не усомнился! Проснись! Это так глупо, что я не нахожу слов!
Глава 32
Мисс Силвер шла вдоль дороги. Воздух действительно был очень приятный. Конечно, холодный, но она была тепло одета — ее горжетка такая уютная, а пальто из такого хорошего, прочного материала. Она испытывала признательность и к своей одежде, и вообще к счастливо сложившейся судьбе. Было время, она думала, что всю жизнь прослужит в чужих домах без какой-либо перспективы на безбедную старость. Провидение помогло ей сменить профессию, и она стала независима. У нее хорошая квартира, заботливая и преданная служанка и страховой полис, который позволит сохранять этот комфорт и дальше.
Дорогу окружали деревья. Под ними было темно, но не настолько, чтобы включать ее прекрасный фонарик, подарок восторженного почитателя из Скотленд-Ярда, сержанта Фрэнка Эбботта, недавно произведенного в инспекторы. Этот кустарник слишком разросся. Она подумала о печальном запущенном состоянии сельских мест, вызванном низкими заработками и непомерными налогами. За прожитые ею годы изменился уклад жизни, общественные блага стали распределяться равномернее, но грустно было видеть, что многие прекрасные вещи ускользают в прошлое.
У двух высоких столбов, отмечавших вход в Меллинг, она свернула направо, по узкой мощеной дорожке прошла к Гейт-хаусу и позвонила. Катерина Уэлби открыла дверь и удивилась — она ожидала увидеть кого угодно, только не эту безвкусно одетую женщину, школьную подружку миссис Войзи. Она терялась в догадках, с чего бы это мисс Силвер нанесла ей визит — пожилые экс-гувернантки не входили в круг ее знакомств. Она приготовилась скучать и не пришла от этого в восторг.
Впоследствии оказалось, что скука — не то чувство, которое вызвал в ней разговор с мисс Силвер. Пройдя впереди нее в гостиную, мисс Силвер с интересом огляделась. Окружение человека передает его характер. Она отметила парчовые шторы, акварели на стенах, качественную мебель — кое-что очень ценное. Круглое голландское зеркало над камином в раме из граненого стекла отражало комнату. Оно отразило и Катерину в голубом платье, подчеркивавшем цвет ее глаз.
Мисс Силвер села и степенно сказала:
— Вы удивляетесь, что привело меня к вам, миссис Уэлби.
— О нет! — Катерина бросила эти слова так небрежно, что это было похоже на грубость.
Ослабив узел горжетки на шее, мисс Силвер сказала:
— Я думаю, это так.
Катерина ничего не ответила. Она тоже села. Ее прекрасные голубые глаза сохраняли вопросительное выражение, брови были слегка приподняты. Весь ее вид говорил: «Какого черта вам от меня надо?»
Мисс Силвер не заставила ее ждать.
— Я пришла потому, что мисс Крей попросила у меня профессионального совета.
