притворяется, — и сказала: «Все мужчины так говорят — сиди за своим забором и не вмешивайся, занимайся своими делами! А я так скажу: вас тоже могли бы убить». Миссис Трейл сказала: «Да, могли бы». А потом они начали говорить вполголоса, и я ничего не слышала, хотя вытягивала шею как могла и старалась их не задеть, а потом она сказала: «Миссис Риг, я не могу выбросить это из головы, как просыпаюсь, только об этом и думаю до самой ночи. А ведь как она, бедняжка, звала на помощь, а я слышала и ничего не сделала».
Нетти Пим дрожащим голосом воскликнула:
— О, Лили!
Но Мейбел приказала:
— Дальше!
Лили Пим повиновалась:
— Миссис Риг сказала: «Господи! Что вы имеете в виду, миссис Трейл?» А миссис Трейл сказала, что она сидит иногда с ребенком Ноуксов, которые живут на верху Хиллрайза. Она должна была пробыть у них до двенадцати — Ноуксы собрались в кино, а потом на ужин с друзьями.
Но у миссис Ноукс разболелась голова, так что они сразу после фильма вернулись домой. Миссис Трейл больше незачем было там оставаться, она получила свои денежки и пошла. На улицу она вышла в двадцать минут двенадцатого, уходя, она посмотрела на часы в холле и решила, что еще успеет на автобус, который останавливается на углу Бельвью-роуд. И только она вышла на дорогу, идущую вдоль сада Грэхемов, там за оградой раздался крик.
Лили посмотрела на сестер. Сначала на Мейбел — Мейбел была старшей и всегда высказывалась первой. Ее костистый длинный нос назойливо торчал на худом лице, глазки бегали, рот был плотно сжат. Потом Лили посмотрела на Нетти, самую младшую из троих. Нетти склонила голову набок, и глаза ее блестели, как у птицы, приготовившейся склюнуть червяка. Лили впервые рассказывала что-то стоящее, а они слушали в нетерпении, они подгоняли ее! И она продолжила:
— Миссис Трейл сказала, что кричала миссис Грэхем, но на этом месте она остановилась и сказала, не знает, можно ли рассказывать дальше. Миссис Риг сказала: «Разве можно останавливаться на самом интересном месте! Это не по-джентльменски, хе-хе!» — и та тихонечко прошептала, что миссис Грэхем прокричала: «Николас Карей, как вы посмели!»
— Николас Карей! — вырвалось у Мейбел Пим.
Нетти охнула:
— Так и сказала? Прямо при всей очереди!
Лили закивала. Она в отличие от сестер была пухленькая, с белым круглым лицом, бесцветными глазами и курносым носиком.
— Так и сказала! Но слышали только я и миссис Риг, потому что перед ней в очереди стоял мистер Джексон, а он глух, как пень. А что у меня ушки на макушке, они не догадывались, потому что она вообще меня не видела, и потому что говорила шепотом, и была уверена, что никто ее не слышит. Но вы же меня знаете! И еще она сказала, что миссис Грэхем закричала: «Николас Карей, как вы смеете!» Тут миссис Риг даже застонала и прошипела: «Не может быть!» А миссис Трейл ей: «О да, она так ему и сказала, бедняжка, и это не идет у меня из головы. Я жуть как перепугалась, а тут зашумел автобус, и я помчалась, как угорелая, еле успела. Но у меня все не идет из головы, как бедняжка кричала, а я стояла с другой стороны забора! А когда в газете прочла, что с ней случилось, не нахожу себе места: ведь если бы я прокричала что-нибудь, это могло бы ее спасти». А миссис Риг ей в ответ, эдак через плечо: «Скорее всего, он бы вас тоже убил, миссис Трейл».
Но тут мистер Джексон расплатился и отошел, и продавщица обратилась к миссис Риг, та велела ей взвесить копчушку, и миссис Трейл больше ничего не говорила. Она подождала ее на улице, и они пошли вместе, но, по-моему, миссис Трейл больше нечего было рассказывать.
На этом ее монолог закончился. Она не знала, что еще говорить. Сестры вечно твердят, что она что-то сделала не то, но сейчас она ждала заслуженной похвалы. Она посмотрела на Нетти — Нетти покачала головой. Она посмотрела на Мейбел — Мейбел жестко сказала:
— Ты должна была за ними пойти!
Глава 23
На миг оторвавшись от вязанья — жилеточки для маленькой Тины, дочки Дороги Силвер, — мисс Силвер сказала:
— Дорогая, я думаю, вам необходимо поесть.
Ее мысли только что были заняты жилеткой и хорошенькой белокурой девочкой, которая будет ее носить. Розовый цвет бывает иногда резковат, но этот — удивительно приятный. Когда мисс Силвер подняла глаза на Алтею, сидевшую к ней боком, та держала на коленях книгу, но давно уже не переворачивала страницу. Лицо бледное, под глазами круги, как будто она в эту ночь вообще не сомкнула глаз. В ответ на замечание мисс Силвер она сказала тихо и безразлично:
— Со мной все нормально, благодарю вас.
Спицы начали снова бодро позвякивать.
— Человек иногда очень долго просто не замечает своего голода. Мозг так занят другим, что еда кажется безвкусной, нет аппетита. Они не замечают потери сил. Но в тот момент, когда от человека вдруг потом потребуются решительные действия, он растеряется. Его мозг будет пассивен и не сможет подсказать нужный выход. Пообещайте, что вы выпьете чаю и съедите хотя бы яичко.
На лице Алтеи появилось подобие улыбки.
— Вы очень, очень добры, но не надо обо мне беспокоиться, я сильная.
Мисс Силвер произнесла то, что Фрэнк называл Нравоучением.
— Сила нам дается, для того, чтобы мы могли сделать все, что надо. Ее необходимо беречь. Нам все удастся сделать лучше, если мы не будем пренебрегать поддержкой в виде сна и пищи. Вы сегодня целый день ничего не ели..
Если я заварю хороший чай, вы согласитесь доставить мне удовольствие и выпить его и съесть — скажем, взбитое яйцо?
— О нет, я не люблю сырые яйца.
Мисс Силвер просияла.
— Тогда я его сварю и намажу маслом тонкий кусочек хлеба. Уверяю вас, подкрепившись, вы почувствуете себя гораздо лучше.
У Теи больше не было сил сопротивляться. Мисс Силвер без суеты приготовила чай, яйцо всмятку и хлеб с маслом. Откусив первый кусок, Алтея вдруг почувствовала страшный голод. Она съела яйцо и бутерброд, доела холодный молочный пудинг, посыпанный коричневым сахаром, и выпила чай, а пока она ела, мисс Силвер говорила что-то успокаивающее, но не скучное. Кажется, ее заинтересовал Гроув- Хилл.
— Я полагаю, он не так давно стал пригородом?
— В общем-то да.
— А эти дома — они старые?
— Кажется, их начали строить в тысяча восемьсот девяностом. Наш дом — один из самых старых.
— До тысяча восемьсот девяностого?
— Нет, я не это имела в виду. Но это, кажется, первый дом, что здесь построен. Гроув-Хилл-хаус, где живут Харрисоны, вот это настоящий старинный деревенский дом.
Его построили около тысяча семьсот пятидесятого года. Наш павильон стоял среди поля. Должно быть, отсюда открывался красивый вид, пока все не застроили. Наш дом был разрушен и частично сожжен во время «бунтов Гордона»[1]. Дом принадлежал мистеру Уоррену, католику, а бунтовщики крушили и жгли дома католиков. Мистер Уоррен был богатый пивовар. У него была
