негр на груди.
— Я не охотник за самоцветными каменьями. И если твои соплеменники почитают это место священным, никогда не приду сюда с киркой и зубилом. С меня довольно слоновой кости. А что касается Сюрга… Ему мы, пожалуй, и правда не станем ничего говорить. Он не слишком уважает чужие обычаи и верования, да и камней набрал уже достаточно. Если он будет нуждаться в деньгах, я лучше уступлю ему часть бивней, хотя и не верю, что Иккитань выйдет за него замуж…
В этот день они так и не добрались до Желтых увалов. Оставив, по настоянию Урэгчи, на зеленовато-серой плите кусок лепешки и несколько ломтиков жареного мяса, Батар решил вернуться к Медовому озеру и провести остаток дня на его берегу в лени и праздности. Так они и поступили, заехав предварительно на каменные осыпи, где пастушок ставил сплетенные из конского волоса силки на пищух.
Маленькие, величиной с крысу зверьки эти служили им пищей большую часть лета, и Батар не раз с удовольствием наблюдал за оживленной колонией. Короткохвостые грызуны были отменными хозяйственниками. Изо дня в день они занимались сушкой сена на зиму, разложив собранные травы на плоских камнях, под которыми устраивали свои гнезда. Десятки пищух сидели столбиком каждая на своем камне и пересвистывались с соседями: «Пиц-пиц!», время от времени шевеля и заботливо переворачивая лежащие перед ними кучки сена. При этом зверьки не забывали поглядывать на небо: чуть тучка, угроза дождя, тем более если уже начинает моросить — и они торопливо утаскивают сено по норам. Писк усиливается, причем предприимчивые соседи, припрятав свое добро, не теряясь, принимаются подворовывать чужое. Возбужденный свист, писк, драки, но едва дождик усиливается — все смолкает, пищухи прячутся. Затем, когда выглядывает солнце, вновь вылезают и, дожидаясь, пока мокрые камни обсохнут, озабоченно пересвистываются: как бы не упустить погоду, успеть насушить достаточно сена на зиму.
Сюрг многократно пытался подстрелить из лука какого-нибудь свистуна, но ближе чем на полсотни шагов пищухи его не подпускали, и хотя был он отменным стрелком, ни разу не попал в цель. Батар даже не пробовал стрелять в пищух, его вполне устраивало, что Урэгчи взял на себя заботу о пропитании, да и не хотелось ему принимать участия в охоте на веселых зверюшек, чем-то напоминавших жителей селений, расположенных неподалеку от Фухэя. Вид их рассеял мрачные предчувствия, с новой силой охватившие юношу у гранатовых жил, а после купания жизнь показалась и вовсе прекрасной. Дней через шесть- семь он увидит Атэнаань, похвастается богатой добычей перед мастером Тати и будет рассказывать под чайным навесом Шингалу и Чичгану о чудесах Цай- Дюрагата…
Едва они вернулись в пещеру и Урэгчи, разведя костер, принялся за стряпню, как появился сияющий Сюрг.
— Ну, работнички, как успехи? Наковыряли гнилых костей? А я нынче добыл кое-что необычное! Глядите, дивитесь и завидуйте! — Болтая без устали, он сбросил с плеч окровавленный сверток, и Батар с недоумением уставился на маленькие тигриные шкуры.
— Не понимаете? Эти шкуры я содрал с ублюдков полосатого вора! Хотел выследить его самого, а наткнулся на тигрят. Двумя стрелами уложил! — похвастался камнезнатец, с гордостью оглядывая расстеленные перед костром охотничьи трофеи. — Конечно, одна большая шкура выглядела бы внушительнее, ну да ведь мне выбирать не приходилось. Что Владыка Гор послал, то я и взял…
Сюрг покосился на Урэгчи, желая знать, как отнесется пастушок к тому, что он так ловко отомстил страшному «господину тигру», но парень, кажется, не собирался плакать от умиления и визжать от восторга. Пожав плечами, он с безразличным видом отвернулся и начал переворачивать готовящиеся на раскаленных камнях лепешки. Ну да чего ожидать от деревенщины — завидует губошлеп!
— А ты что хмуришься? — обратился удачливый охотник к Батару. — Небось тоже хотел бы Атэнаань такой подарочек привезти? Да я не жадный, бери одну шкуру — любую! Надо же и твою девчонку порадовать!
— Нет, ты добыл, тебе и владеть. Негоже собственную невесту чужой добычей одаривать, — выдавил из себя Батар, чувствуя, что к щекам его приливает кровь, а кулаки сжимаются от гнева. Как может Сюрг хвастаться шкурками тигрят? Ведь это была не охота, а убийство! Хотя говорить ему об этом не стоит. Если сам он считает, что совершил великий подвиг, то корить за него — только на ссору нарываться. Сюрг — известный упрямец, от убеждений своих не отступится…
— Расщедрился твой Владыка Гор напоследок! Видно, угодили мы ему чем-то! — вновь обратился к пастушку бравый охотник, не в силах сдержать ликования. Он испытывал легкое разочарование из-за того, что спутники отнеслись к добытым им трофеям с прохладцей, но объяснял это тем, что они завидуют его удаче.
— Владыка Гор чаще посылает испытания, чем дары, — проворчал Урэгчи так тихо, что слов его пришлецы из Фухэя не услышали. — Он испытывает человека разными способами, и каждый, сам того не ведая, выбирает здесь свою судьбу. Раньше на Цай-Дюрагат приходили именно за этим. Но горожане — что с них взять? — ищут здесь не судьбу свою, а самоцветные камешки и кости древних исполинов. Их-то они, радуясь удаче, и увезут с собой, а избранную долю прихватят, не помышляя о том ни сном ни духом, и, как знать, может, это и к лучшему? Раз уж изменить они ее все равно не смогут?..
Ни один человек не попался Батару и Сюргу на дороге, ведущей в Фухэй. Никто не ехал в город и не шел из города. Люди покинули окрестные селения, и лишь на полях мелькали кое-где одинокие фигурки, но напрасно приятели окликали их — земледельцы не горели желанием говорить с ними. Во всяком случае, к дороге никто не подошел, и пока две телеги, запряженные серыми осликами, не подъехали к городу, возницы так и не узнали, что ждет их по возвращении в Фухэй.
Впрочем, о том, почему часть сел превратилась в пепелища, а другие обезлюдели, словно после морового поветрия, догадаться было не трудно. Взломанные амбары, выпотрошенные дома, уведенный из загонов скот яснее всяких слов говорили о том, что здесь побывали кочевники. «Лучше покойник в доме, чем степняк на пороге», — невесело шутили селяне, и теперь путники воочию убедились, что в словах этих не было преувеличения. Если степняки пожаловали под стены Фухэя, удивляться безлюдью не приходилось — жители окрестных деревень., успевшие своевременно узнать о набеге, поспешили, как это было заведено исстари, укрыться за городскими стенами, все прочие были либо убиты, либо уведены в рабство — для строительства ставки Энеруги Хурманчака, задумавшего, если верить слухам, возвести город на реке Урзань, нужно было много рабочих рук.
Набеги кочевников не были событием из ряда вон выходящим, и хотя у Батара сжималось сердце при виде опустошенных селений, особых причин для беспокойства не было. Подобно морским валам накатывали орды воинственных степняков на Фухэй и другие приморские города и, словно разбившиеся о скалы волны, откатывались от неприступных стен, за которыми горожане были в полной безопасности. Тревожиться было решительно не о чем — почти две сотни лет зарились кочевые племена на своих богатых, хорошо защищенных соседей и всякий раз вынуждены были после неудачных набегов заключать перемирия с «толстобрюхими и трусливыми», глубоко презираемыми ими горожанами, ибо заинтересованы были в изготовляемых искусными ремесленниками изделиях и продуктах, среди которых были ткани, инструменты, оружие, рыба и соль. Драгоценная соль, заменявшая горожанам деньги в расчетах со степняками, которые пренебрежительно кривились при виде золотых и серебряных, не говоря уже про медные, монет.
Не в силах разграбить прибрежные города и даром взять все, что углядят цепкие их, раскосые глаза, кочевники везли к неприступным стенам кипы кож и тюки с шерстью, гнали стада овец и быков, вели пленников, захваченных во время набегов на соседние племена. Только в качестве рабов удавалось степнякам проникнуть за городские стены. Многие сотни юношей работали в каменоломнях, добывали уголь и железную руду в прибрежных скалах, помогали получать из морской воды, соль, красить ткани, выделывать кожи. Девушки-степнячки тоже стоили не слишком дорого, и если не были чересчур смуглы и упрямы, удостаивались чести вынашивать детей горожан, после чего обретали права гражданства и могли невозбранно выцарапать глаза каждому, кто вздумал бы назвать их в пылу спора «чумазыми скотопасками». Из них получались хорошие жены — Чичган, например, не мог нахвалиться своей супругой, даром что женат был уже шесть лет — и за это кочевники особенно ненавидели горожан. Поговаривали, что кто-то из бывших рабынь и открыл перед своими соплеменниками ворота Дризы, и хотя верилось в это с трудом, другие объяснения того, каким образом удалось воинам Энеруги ворваться в тщательно охраняемый город, выглядели еще менее убедительными.
Мысль об этом городе, захваченном-таки в прошлом году кочевниками, не давала Батару покоя, и он почти не удивился, увидев Морские ворота Фухэя распахнутыми. Сердце его, давно уже сжимавшееся от тоскливых предчувствий, которые не удавалось заглушить никакими доводами рассудка, предательски екнуло. Дышать стало трудно, горло словно арканом сдавило…
— Может быть, они распахнули ворота, узнав, что кочевники убрались в свою проклятую степь? — прерывающимся голосом предположил Сюрг, тщетно ища глазами надвратную стражу.
— Колокола! Только враги могли снять сторожевые колокола! — в отчаянии воскликнул Батар, не в силах оторвать взгляд от пустующих колоколен над воротными башнями, устроенными на манер тех, что воздвигали саккаремцы в крепостях, граничащих с Вечной Степью. Не зря он с недоумением всматривался в их очертания, облику башен явно чего-то недоставало, но только теперь до него дошло, что исчезла гордость и надежда Фухэя — прославленные звонкоголосые колокола, подобных которым не было ни в одном приморском городе…
Телеги медленно катились вперед, и когда Батар оторвался наконец от созерцания осиротевших колоколен, глаза его округлились от ужаса и удивления:
— Гляди! — он указал на скрытый до сих пор правой надвратной башней участок стены, в которой зиял чудовищных размеров пролом.
Правивший второй телегой Сюрг, увидев пролом, приподнялся с места возницы, да так и замер с отвисшей челюстью.
— Значит, все истории о взятии Дризы были правдой! А мы-то, дурни, не верили, знай потешались над рассказчиками, у которых от страха разум помутился! — горестно прошептал Батар, с недоумением оглядывая развороченную стену и осколки каменных блоков, разметанных на расстоянии пятисот, а то всей тысячи шагов от пролома.
— О Промыслитель, защитник обиженных, надежда страждущих! Такую дырищу никаким тараном не пробить, никакой катапультой! В этот пролом можно засунуть по меньшей мере два храма Светлоликому! Да что я! Какие там катапульты — это же чистой воды колдовство! Вот ужас-то!.. — Сюрг охал и ахал, а ослики продолжали мерно шагать вперед. Вот уже первая тяжело нагруженная слоновыми бивнями телега въехала под своды ворот, за ней вторая.
Никто не остановил их, никто не окликнул, лишь древние вороны, по обычаю прикармливаемые стражами ворот, взвились с украшенных тонкой резьбой гребней крыш ограбленных колоколен, края которых были коач кетливо приподняты, так же как и на всех богатых, возведенных из дерева и камня, домах Фухэя. Золоченые крылатые дракончики, поставленные по углам крытых желтой черепицей кровель, безмятежно взирали на путников, и если бы не тишина и безлюдье, им нетрудно было бы убедить себя, что страшная беда обошла родной город стороной.
Юноши были слишком потрясены, чтобы, осознав увиденное, решить, что же теперь делать, и предоставленные сами себе ослики, неодобрительно косясь на вырезанные в белом камне дороги, ведущие в верхнюю часть города, затрусили по набережной, с которой были хорошо видны пустынная гавань, соляные поля и убогие домишки соледелов и рыбаков.
— Не понимаю… Ворота настежь, стражи нет, в стене пролом, а рыбачьи лодки как ни в чем не бывало усеяли залив. И соледелы бродят по своим полям… — Сюрг болезненно улыбнулся, тупо глядя на открывшийся его глазам мирный пейзаж. Он ожидал увидеть лужи крови, облепленные мухами трупы,
