дева пылает неподдельной страстью к Энеруги Хур-манчаку и умоляет его не пренебречь ее достоинствами, воспеть которые могут лишь лучшие из лучших ули- гэрчи.
— Чтоб тебе попасть Кутихорьгу в лапы! — беззвучно прошипела Энеруги, глядя, как сотник Акаруй — бритый квадратноголовый детина с мордой отъявленного насильника и убийцы — подводит к подножию лестницы высокую, под стать ему самому, девушку, закутанную в бледно-фиолетовые шелка.
— С охотой и благодарностью принимаю твой щедрый дар, сотник Акаруй! — изрекла Энеруги и, покинув трон, подошла к низкой широкой лестнице, ведущей с подиума в зал.
В душе она проклинала все эти измысленные Цуй-ганом церемонии, хотя не могла не признать, что определенный смысл в них был — нельзя ломать старые обычаи, не давая людям что-либо взамен. Старик был горазд на выдумки, и-идея выдавать дочерей военачальников замуж с помощью Хурманчака была весьма разумна, как и большинство других его советов. Жаль, что он покинул этот мир, сегодня мудрость его очень и очень бы им пригодилась…
Остановившись перед нижней ступенькой лестницы, Мититай освободила лицо от невесомой накидки и повернулась к залу, позволяя людям получше разглядеть ее. Наи, тысячники, чиновники, накары и сотники подались вперед и даже стоявшие у дальних дверей «беспощадные», забыв, что должны походить на каменные изваяния, сделали несколько шагов к подиуму и вытянули шеи.
Энеруги вздрогнула и, совершив героическое усилие, не только не попятилась, но даже и не изменилась в лице. Причина, по которой она перестала радоваться, устраивая свадьбы подаренных Хурманчаку девушек, заключалась, конечно же, не в том, что дело это ей дадоело или было слишком уж неблагодарным. О нет, все было значительно проще! Глядя на этих красавиц, она столь остро ощущала собственную заурядность, что настроение у нее портилось на очень и очень продолжительное время. А у кого бы оно, спрашивается, не испортилось? — подумала Энеруги. Интересно, стал бы Батар признаваться ей в любви, хотя бы одним глазком взглянув на Мититай? Черноокая красотка с пунцовым ртом, золотистой кожей и бесчисленным множеством рассыпавшихся по покатым плечам тонких косичек — это ж какие густые волосы надо иметь, чтобы столько их получилось? — вот уж действительно идеал так идеал! Ежели б он ее портрет из слоновой кости вырезал, тогда бы это ни у кого удивления не вызвало и славу бы ему снискало немалую… Ах, как несправедливы боги, награждая одних такой непомерной красотой, а других…
— Снизойдет ли Хозяин Степи до любящей его всем сердцем рабыни? Позволит ли взойти ей на свое ложе? — ласково вопросила Мититай, поднимаясь на три ступеньки и опускаясь перед Энеруги на колени.
— Встань, дитя мое! Я рад буду взять тебя на свое ложе. — Энеруги сделала вид, что помогает девушке подняться с колен, мысленно возблагодарив мудрого Цуйгана за то, что во время этой церемонии ей надлежит стоять на ступеньку выше Мититай. Неужели эти недоумки не могли сообразить, что рядом со столь крупной девицей Хозяин Степи будет выглядеть смешным? Ладно, мечи делают в расчете на великанов, все равно всем ведомо, что они ей без нужды, но тут-то уж могли бы ее рост учесть! Хотя ей и надо-то всего лишь поцеловать Мититай и усадить на подиум, а потом они только на ее свадьбе и увидятся.
Приблизив губы к очаровательному лицу девушки, Энеруги уже хотела запечатлеть на ее щеке целомудренный сестринский поцелуй — целоваться по- другому она не соглашалась, вопреки уговорам и настояниям Цуйгана, — и тут Мититай качнулась к ней, словно охваченная порывом необоримой страсти. Мгновенная боль обожгла губы, слезы брызнули из глаз Энеруги, она отпрянула от девушки, а та, вскинув руку над головой, крикнула неожиданно сильным и звучным голосом:
— Глядите, усы! Усы-то накладные! Хозяина Степи подменили! Это же девка! Де-ев-ка!
Плохо соображая, что делает, Энеруги кинулась на голосистую тварь, размахивавшую над головой сорванными с ее лица усами. Их надо отнять! А девку предать лютой смерти!
Она ударила коротко и точно — пониже ребер, в правый бок повернувшейся к ней спиной Мититай, однако удар, сваливший бы и папашу этой гадины, не достиг цели. Почувствовав, что против разъяренного Хурманчака ей не устоять, девушка бросилась на помост и с молниеносной быстротой рванула вниз шелковые алые штаны Хозяина Степи. Она проделала это столь стремительно и неожиданно, что Энеруги не успела ей помешать и, лишь ощутив себя полуобнаженной перед заполнившими зал мужчинами, пронзительно взвизгнув, попыталась пнуть Мититай ногой. Дернула штаны, дабы водворить их на бедра, но из этого ничего не вышло. Цепкая стерва повисла на ногах Хурманчака, точно присосавшаяся к жертве пиявка, и, не обращая внимания на сыпавшиеся на нее удары, вопила что есть мочи:
— Девка! Девка! Девка подменная!..
Зал отвечал ей улюлюканьем, возмущенным ревом и яростным рыком, ибо даже если кто-то и не разглядел из-за развевавшегося халата Энеруги темный треугольник курчавых волос на месте прославленного улигэрчи мужеского богатства Хозяина Степи, то истошный женский визг слышали все и только глухой мог принять его за крик разъяренного мужчины.
Колотя свою противницу кулаками — тоже по-женски, будто враз позабыв воинскую выучку — Энеруги уже понимала, что совершилось непоправимое. Изобличив ее, негодяи, подославшие Мититай, достигли большего, чем ежели нанесли бы ей удар ножом в сердце. Они одним махом приговорили Имаэро, Энкая и еще десятка два наев, выступавших против похода на юг. Они перевернули все с ног на голову и из заговорщиков превратились в продолжателей дела Великого Энеруги Хурманчака, подло убитого бабскими приспешниками! Кое-кто из близкого окружения знал наверняка, и многие, безусловно, догадывались, что она — всего лишь сестра-близнец Хурманчака, но подозревать втихомолку и признать Хозяина Степи женщиной прилюдно, перед лицом нескольких сотен командиров — это совсем разные вещи. От нее отступятся все, кто только сможет, и смерть ее будет ужасна. Но еще ужаснее будет то, что последует за ней, ибо теперь уже никто не помешает ордам вооруженных Огненным зельем Зачахара степняков обрушиться на Саккарем и, опустошив его, двинуться на Нардар и Халисун…
Один из ударов припечатал-таки Мититай к темно-оранжевому сукну. Энеруги вздернула злополучные штаны на бедра и, рванувшись из тянущихся к ней рук лезущих на подиум озверелых мужчин, ринулась к расположенной за троном двери. Распахнула ее и, миновав короткий коридор, ввалившись в каморку караульщиков, рявкнула изумленно воззрившимся на нее уттарам:
— Никого не впускать! Рубить каждого, кто сунется!
Все было кончено! Никто и ничто не спасет ее, но при мысли о том, что сделают с ней бывшие соратники, если поймают, за спиной девушки словно выросли крылья и она со всех ног помчалась к Яшмовым покоям. Однако весть о подмене Хурманчака девкой уже распространилась по дворцу, опережая ее по крайней мере на добрую сотню шагов…
Чиновники шелестели свитками, сверяя какие-то имена и цифры, тихо переругивались и время от времени бросали на Батара недружелюбные взгляды. Слуги и рабы шастали по коридорам, занятые подготовкой к совету наев и последующему за ним пиршеству. Побуждаемый любопытством, косторез узнал, где будет происходить совет наев, и заглянул в зал Вечного Неба, рассказы о котором достигли даже Фухэя. Убранство его действительно способно было поразить воображение степняков, а потолочный плафон, расписанный под небесный свод великим умельцем, создавал убедительную иллюзию бескрайнего простора в сравнительно небольшом и не слишком высоком помещении.
Пользуясь тем, что дворец заполнен наями, воинами и чиновниками и никто не обращает на него ни малейшего внимания, косторез зашел в Трапезную, где уже накрывали низкие столы и, неприятно пораженный обилием пурпура и золота, использованных при ее отделке, двинулся к Малому Тронному залу. Сидеть в одиночестве и безмолвии перед Яшмовыми покоями он решительно не мог, тем более что чиновник, докладывавший о нем Энеруги, ясно дал ему понять, что до окончания совета Хурманчак будет безмерно занят и в лучшем случае уделит Батару несколько мгновений своего драгоценного времени перед тем, как отправиться на пир. Говоря это, «вечно бодрствующий» поглядывал на костореза с неодобрением, всем своим видом показывая, что момент для разговора с Хозяином Степи тот выбрал крайне неудачно и поступил бы мудро, убравшись отсюда немедленно подобру-г здорову.
Так бы Батар, безусловно, и поступил, ежели бы не предупреждение Ньяры, в справедливости которого он перестал сомневаться, как только переступил порог дворца. Никогда прежде не видел он здесь такого обилия вооруженных людей, готовых к тому же, судя по шумным спорам и налитым кровью лицам, в любой момент затеять ссору, грозящую перейти в жестокую драку. Прислушиваясь к голосам сотников и простых воинов, сопровождавших своих командиров во дворец и оставленных ими около Тронного зала, он пришел к выводу, что Энеруги не зря опасалась совета наев, который обещал быть на редкость бурным, но по-настоящему встревожило его отсутствие Имаэро, Номи-ги-ная, Раказана и прочих советников и военачальников, возражавших против похода на Саккарем.
Намерение их посетить Совиную пустошь, где Зачахар собирался продемонстрировать новый способ использования Огненного Волшебства, озадачило костореза — зачем противникам похода на юг усовершенствовать вооружение, коли не желают они покорять соседние племена и народы? Единственным разумным объяснением этому было стремление сторонников Энеруги выяснить, нельзя ли использовать новое оружие придворного мага против недовольных в самой империи. Подобная мысль никогда бы не посетила Батара, если бы он случайно не увидел выглядывавшую из-за кушака стражника бронзовую «куколку» Зачахара. О смертоносном действии их он был уже достаточно наслышан, и то, что Имаэро вооружил ими «беспощадных», укрепило его уверенность в приближении грозных событий.
И все же донесшийся из Малого Тронного зала рев множества разъяренных мужчин застал его врасплох. Подобно толпящимся в просторной приемной воинам и чиновникам, он застыл на месте, пытаясь определить по крикам, что же происходит за высокими дверями зала, а когда оцепенение прошло, во весь дух кинулся к Яшмовым покоям. В отличие от большинства воинов, бросившихся крушить двери Тронного зала, дабы прийти на помощь своим командирам, он, разобрав среди прочих криков возгласы: «Девка! Девка подменная!» — сразу же понял, что привело в неистовство Хурман-чаковых наев и тысячников. Каким-то образом тайна Энеруги была раскрыта, и теперь ее ожидала страшная смерть, ежели не сумеет она каким-нибудь образом улизнуть от возмущенных до глубины души соратников и сподвижников.
Первым побуждением костореза было прорываться в Тронный зал на подмогу изобличенной девушке, но, бросив взгляд на ринувшихся к дверям вояк, он сообразил: если Энеруги еще не покинула зал, помочь ей не сможет даже сам Промыслитель. Если же она успела сбежать от негодующих, оскорбленных в лучших своих чувствах мужчин — а хитроумный Имаэро своевременно позаботился о том, чтобы во дворце были тайные ходы, позволявшие появляться в нужных местах, не тревожа стражу и не вызывая лишних пересудов, — то искать ее следовало в Яшмовых покоях. Во-первых, потому, что обложенный охотниками зверь всегда спешит укрыться в своем логове; во-вторых, охранявшие Яшмовые покои уттары испокон веку свято блюли принесенные ими клятвы, за что и были набраны в телохранители Хурманчака и, стало быть, будут защищать своего господина, окажись он даже самим Кутихорьгом, до последнего вздоха; в-третьих, из личных апартаментов Хозяина Степи наверняка был ход, по которому можно было незаметно покинуть дворец. Вопрос лишь в том, успеет ли воспользоваться им Энеруги до того, как заговорщики перережут глотку последнему из ее телохранителей?
Последнее представлялось Батару сомнительным — пробираясь по запутанным дворцовым коридорам, он несколько раз сталкивался с «драконоголовыми» и «медногрудыми», окровавленные мечи которых неопровержимо свидетельствовали, что они принялись очищать дворец от сторонников Энеруги прежде, чем в Малом Тронном зале разразился скандал и началас охота на выдававшую себя за Хозяина Степи девушку. Жизнь костореза висела на волоске, однако скромные
