же Ильяс уберется из дворца. А почему бы, собственно говоря, и нет? Мысль о кинжале, который она рано или поздно вонзит ему в горло, была весьма соблазнительной, и подругам не без труда удалось отговорить ее от идеи устроить маленькое кровопускание, вполне, право же, уместное на брачном ложе.
Войдя в подземный переход — один из полутора десятков, имевшихся на территории императорских садов, — Ильяс подождала, пока глаза привыкнут к тусклому, льющемуся из нескольких хитро замаскированных щелей свету и побежала вниз по плавно изгибавшейся лестнице, словно нарочно задуманной так, чтобы на ней удобно было устраивать засады. Так оно, в общем-то, и было: подземные переходы являлись излюбленным местом игр малолетних Небожителей, и Ильяс отлично помнила, как они с Дадават подкарауливали здесь заносчивого и самоуверенного Дунгу…
В глаза форани ударил солнечный свет. Засады не было. То есть во все те ловушки, которые были ей приготовлены, сначала Таанретом, а потом отцом и Кешо, она уже попалась, и теперь ее, похоже, отпускали по той же причине, по которой выгоняют на улицу, «даруя свободу», престарелых, ни на что не годных рабов. Молодая женщина замедлила шаг, плечи ее опустились, и тут от края первой террасы, обрывавшейся крутой стеной, выходящей прямо на идущую к морскому порту дорогу, донесся нетерпеливый крик:
— Ильяс! Ну наконец-то! Сколько тебя можно дожидаться?!
Она подняла голову и увидела на фоне нестерпимо сиявшего в солнечных лучах моря Нганью, Дадават и еще какого-то незнакомого мужчину. Или нет, знакомого. Третьим был Фанкел — тот самый воин, которого Таанрет звал некогда в бреду и который возглавлял защитников «Мраморного логова», столь удачно отбившихся года полтора назад от отряда подосланных Кешо убийц.
— А мы тебя ждали-ждали и не вытерпели. Даже Усуглас хотел на террасу лезть, насилу его удержали.
Нганья, подбежав к Ильяс, потащила ее к широкому парапету, ограждавшему край императорских садов. Фанкел, скупо улыбнувшись, принялся разматывать веревочную лестницу, убранную, дабы не привлекать внимания проезжающих по дороге в порт и из порта. Дадават, всхлипнув, обняла подругу за талию и замахала рукой мужу, стоящему в некотором отдалении от дороги между двумя крытыми арбами. Запряженные в них ослики старательно объедали выжженную солнцем траву, наряженный в серую хламиду Усуглас был по-прежнему толст, неуклюж и ничуть не похож на оксара. Чувствовал он себя, однако, в непривычном наряде неплохо и так увлекся разговором с голоногим мальчишкой-возницей, что не заметил ни появления на парапете Ильяс, ни подаваемых ему женой знаков.
— О Эрентата Любвеобильная! Усуглас! Неутомимый слон мой, взгляни на меня и вспомни, ради чего мы сюда прибыли! — мгновенно раздражаясь, окликнула его Дадават.
Солнце светило Ильяс в спину, но море сияло и блестело так ослепительно, что глядеть на него было совершенно невозможно. Но и не глядеть было тоже нельзя, ибо море означало свободу. И потому молодая женщина смотрела на него во все глаза, смотрела за себя и за Таанрета, который никогда уже больше не сумеет его увидеть. Дувший с моря бриз тотчас высушивал выступавшие на ее глазах слезы, и она думала о том, что готова вечно любоваться покачивающимися на легкой волне суденышками, которым, казалось, ничего не стоило в любой момент сняться с якоря и унестись под протяжные крики чаек к далеким, неведомым берегам.
