пригоршнями сверкающих камней зеленого, красного и черного граната; кувыркались уморительные пушистые медвежата, липкие курносые поросята с хрустом надламывали круглый плод гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои пятачки и жрали, хрюкая и повизгивая. Это в открытых глазах, а в закрытых… в закрытых бегали голые, пьяные вдрезину девицы по хороводу, выуживали статного кавалергарда из строя, увлекая в центр, и под буйный хохот происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки становились немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки и закоулочки, а по чистому небу летел открытый белый лимузин, увитый гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху…
Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте… Good trip… Lucy in the sky with diamonds…
Накачали все-таки, суки… Перекатиться на живот, свалиться на пол, доползти до сортира — и два пальца в рот, чтобы… чтобы…
Чтобы что? А пошло оно все!..
Проблеваться, а потом душ — ледяной, долгий-долгий. И кофе.
А на фига?..
А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой на тарелочке с голубой каемочкой кабанью башку, зажаренную с артишоками, которые не растут на жопе, очень жаль… А пар так аппетитно кружится и клубится, а из башки усищи аполлины торчат, и сам он выползает, искрится и змеится, топорщит губки алые, а губки говорят:
«Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый старлинг, твои глаза как звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг — и с ходу тебе вставлинг от всей большой души…»
Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу… Щаз-з-з-з…
Их двое на волнах…
— Дарлинг, это ты?
— Как хочешь… Хочешь?
— А-а-ах!
— Ложись сверху… Вправь меня в себя… Теперь поднимайся — медленно, медленно…
— Bay!
Биение в несказанной агонии блаженства… Слова? К черту слова!
— А-а-ааааааааааааа!!!
…И никакой связи с дурьим зависаловом. Совершенно раздельные субстанции.
Хи-хикс!
…В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна:
— Дарлинг?
И горячий шепот где-то рядом:
— А?
— Дарлинг, почему у тебя голова светится?
— Это полнолуние… Спи.
— Еще?
— Устал… Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин…
— Да-а…
— …Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела. Их отвергал мужчина, живущий в тебе…
— Да… Еще…
— Я приду. В нужное время. Спи.
— Я люблю тебя…
…Лунная жидкость льется в незашторенное окошко. Одна на волнах. А был ли Дарлинг-то? Может, Дарлинга-то и не было?..
Темно.
В окне сияло теплое солнышко. Таня потянулась и, не отворяя глаз, взяла с пуфика часы, поднесла лицу и только потом разлепила веки. Глаза пришлось протереть, но и этого оказалось мало. Таня прикрыла один глаз, а вторым сосредоточилась на циферблате. Половина первого — и без балды, ведь она еще в самолете перевела стрелки на Гринвич. Атас! Это сколько же она проспала? Часиков двенадцать как минимум. Как притащилась сюда от тети Поппи, бухнулась в койку — и все. Удивительно, что раздеться сумела…
Таня попробовала встать, но с первой попытки не получилось. Закружилась голова, ватные ноги не пожелали слушаться. Однако же никакой дурноты она не ощущала — скорее, приглушенное подобие вчерашнего качественного расслабона, отголосок. Ох, как не хотелось вставать! Да и не надо — никто же никуда не гонит.
Таня полежала еще несколько минут, потом нужда подняла. А там проснулась окончательно, и все пошло своим чередом.
Она стояла перед раскрытым шкафом, перебирая наряды и размышляя, что же надеть сегодня, и тут услышала стук в дверь. Она запахнула халат, отступила в комнату и крикнула:
— Заходите!
Вошел Дарлинг, а следом за ним — коренастый господин средних лет в строгом черном костюме, с невыразительным лицом и лоснящейся бородавкой под носом. В руке он держал пухлый глянцевый саквояж. Дарлинг шагнул к Тане и коснулся губами ее щеки.
— Доброе утро, дорогая! Как спала?
— Как бревно.
— Замечательно. У нас сегодня обширная программа… Да, разреши представить тебе доктора Джона Смита из городского управления. Нужно оформить тебе медицинский сертификат. Пустая формальность, но так надо. Доктор осмотрит тебя — ну там, горлышко, пульс, возьмет кровь из пальчика. А когда закончите, спускайся вниз, в зал. Позавтракаешь — и на экскурсию.
Не дожидаясь ответа, он вышел. Доктор Джон Смит сказал:
— Вы позволите?
Он прошел к туалетному столику, раскрыл саквояж и принялся вынимать и раскладывать инструменты.
— С чего начнем, доктор? Пальчик или горлышко? — спросила Таня.
Он повернулся и как-то странно посмотрел на нее.
— С горлышка, разумеется, — прокаркал он. — С нижнего. Снимайте халат и ложитесь. Да не жмитесь, я же врач.
Таня пожала плечами, скинула халат и легла на кровать. Он взял со стола парочку инструментов и приблизился к ней.
— Знаете, доктор Смит, — светским тоном проговорила Таня. — У нас в варварской России есть такой варварский обычай: врач перед осмотром обязательно моет руки. Нонсенс, правда? На врачах ведь микробы не живут.
Доктор хмыкнул, но в ванную вышел… Выпроводив доктора, Таня оделась по-прогулочному — белая блузка с коротким рукавом, широкая серая юбка-миди, белые «пумы» на толстой подошве — и спустилась в зал, расположенный, как она и предполагала, за застекленной красной дверью, откуда вчера выла скрипка.
Вдоль внешней стены с тремя высокими окошками по отлогой дуге тянулась скамья, обитая красным плюшем. Перед скамьей стояло пять-шесть овальных столиков с придвинутыми стульями, тоже обтянутыми красным. К внутренней стене примыкала стойка, за которой колдовал Джулиан в поварской курточке, а чуть дальше — небольшая пустая эстрада. Перед стойкой высился ряд высоких круглых табуреток, на одной из которых сидела спиной к залу растрепанная пышнозадая блондинка. За самым дальним столиком, около двери — точной копии той, в которую вошла Таня, — сидела вчерашняя китаянка и о чем-то оживленно болтала с миниатюрной соседкой, лица которой Таня не видела. Чуть ближе в гордом одиночестве восседал худой и лысоватый пожилой мужчина с лисьей мордочкой. Сгорбившись, почти уткнув в тарелку длинный нос, он сосредоточенно копался в ней вилкой. На скамье возле третьего столика в
