постановление о его аресте. Но когда полицейские агенты прибыли в его контору на Флит-стрит, оказалось, что он не появлялся в ней еще накануне.
Агенты направились, не теряя времени, в Проспект-Хауз… но Лен Боркер покинул дом прошлой ночью. Добровольно или по его принуждению жена последовала за ним. При миссис Брэникен оставалась одна лишь мулатка Но.
Предприняты были розыски Лена Боркера в Сан-Диего, Сан-Франциско и в других местах Калифорнии, но и они оказались бесплодными.
Возмущение недостойным коммерсантом было всеобщим, как только побег его сделался известным в городе, тем более что стало вскоре известно, что сумма долгов его оказалась весьма значительной.
В тот же день, 17 мая, рано утром, Уильям Эндру посетил Проспект-Хауз и убедился, что все денежные средства, принадлежавшие миссис Брэникен, были растрачены. Долли оказалась совершенно без всяких средств к существованию. Недостойный опекун не оставил даже денег для удовлетворения ближайших житейских потребностей.
Уильям Эндру прибегнул к единственному, бывшему в его распоряжении способу помочь делу: он поместил миссис Брэникен в лечебницу для душевнобольных, отказав Но, которой не доверял.
Таким образом, на первых же порах расчеты Лена Боркера иметь через мулатку, оставленную при Долли, своевременные известия о всех последующих изменениях в состоянии ее здоровья и материального положения, оказались обманутыми.
Но была вынуждена покинуть Проспект-Хауз в тот же день.
Предполагая, что она пожелает присоединиться к семейству Боркер, полиция следила за ней в продолжение некоторого времени. Невзирая, однако, на наблюдение, этой подозрительной и хитрой женщине удалось обмануть бдительность полиции и скрыться, в свою очередь, бесследно.
Проспект-Хауз, в котором Долли и Джон были так счастливы, где столько мечтали о будущем счастье своего ребенка, совершенно опустел.
Уильям Эндру поместил миссис Брэникен в лечебницу доктора Бромлея, который уже лечил ее ранее. Надежды на улучшение душевного состояния Долли под влиянием последних событий оказались тщетными. Она относилась ко всему столь же безучастно, как и ранее.
В ее состоянии проявилась одна лишь особенность — это обнаружившийся у нее какой-то инстинкт, ярко светившийся среди глубокой тьмы, в которой пребывал ее рассудок. Она иногда напевала про себя какую-то песенку, как бы убаюкивая на руках ребенка. Никогда, однако, не произносила она имени маленького Уайта.
В продолжение всего 1876 года не было получено никаких известий о Джоне Брэникене.
Те немногие лица, которые все еще надеялись на возможность возвращения капитана и экипажа «Франклина», вынуждены были признать эти надежды несбыточными. Время разрушает постепенно все, в том числе и надежды. А потому, когда наступил конец 1877 года, то есть истек восемнадцатимесячный период, в продолжение которого ничего не стало известно о судьбе исчезнувшего судна, всякие уже и без того слабые надежды совершенно пропали.
То же самое произошло и с семейством Боркер. Розыски оказались тщетными: неизвестны были ни страна, в которой они нашли убежище, ни город, в котором они скрывались под чужими именами.
Лен Боркер действительно имел основания жаловаться на преследовавшие его неудачи, помешавшие ему сохранить еще на некоторое время свое деловое положение на Флит-стрит. Два года спустя после бегства его осуществилась та комбинация, на которой был построен весь его план, и можно было сказать, что он погиб, находясь у пристани.
Около половины июня 1878 года Уильямом Эндру было получено письмо, адресованное Долли Брэникен, которым последняя извещалась о скоропостижной смерти Эдуарда Стартера вследствие несчастного случая на охоте. Он был убит наповал пулей прямо в сердце по неосторожности одного из участников охоты.
По вскрытии завещания оказалось, что все состояние его переходило по наследству его племяннице Долли, жене капитана Брэникена. Настоящее положение племянницы не могло изменить предсмертных распоряжений его, ибо ему неизвестно было о ее психическом расстройстве, так же как и о гибели капитана Джона.
Ни одно из этих происшествий не проникло в глушь штата Теннесси, в его недоступное и пустынное имение, где, по желанию покойного, никогда не появлялись ни письма, ни газеты.
Все состояние завещателя, заключавшееся в фермах, лесах, скоте, процентных бумагах разных промышленных предприятий, достигало суммы двух миллионов долларов.
Таково было состояние, доставшееся племяннице Эдуарда Стартера вследствие его смерти. С какой радостью было бы принято известие о внезапном обогащении семейства Брэникен, если бы Долли находилась в полном обладании разумом и если бы Джон был жив и мог бы разделить с Долли владение этим состоянием! Как превосходно распорядилась бы своими средствами эта добрая женщина! Скольким несчастным помогла бы она! Всему этому не суждено было осуществиться. Доходы этого состояния должны были за неизрасходованием приобщаться к капиталу без всякой пользы для кого бы то ни было.
Невозможно сказать, дошло ли до того места, где скрывался Лен Боркер, известие о смерти Эдуарда Стартера и огромном состоянии, оставленном им Долли.
Ввиду затруднительности управлять земельной собственностью на таком далеком расстоянии Уильям Эндру, как главный опекун над состоянием Долли, признал наиболее благоразумным продать землю, леса и луга, входившие в состав владений Долли в Теннесси. Явилось большое число желающих приобрести эту недвижимость, и она была продана весьма удачно. Вырученные от продажи имения деньги, обращенные в солидные процентные бумаги, куда приобщены были и те денежные фонды, в которых заключалась главная часть состояния Эдуарда Стартера, были помещены на хранение в Национальный банк в Сан-Диего. Расход по содержанию миссис Брэникен в лечебнице доктора Бромлея составлял весьма небольшую часть ее годового дохода, а потому последовательное присоединение остатков этого дохода к основному капиталу должно было привести к тому, что ее личное состояние со временем обратится в одно из самых крупных во всей Нижней Калифорнии.
Изменившееся материальное положение миссис Брэникен не вызвало, однако, никаких предположений насчет того, чтобы взять ее из лечебницы доктора Бромлея. Уильям Эндру признал это излишним, так как в лечебнице ей Был предоставлен весь необходимый комфорт и уход, лучше которых ее друзья не могли и пожелать. Поэтому она была оставлена в лечебнице, и в ней же, вероятно, суждено было ей окончить свое жалкое и безотрадное существование, которое на заре своей обещало быть столь счастливым.
Время шло, но воспоминания о выпавших на долю семьи Брэникен испытаниях жили по-прежнему среди обитателей Сан-Диего, сохранивших чувства столь же живой симпатии к Долли, как и в тот день, когда обрушилось на нее тяжелое несчастье.
Наступил 1879 год. Но все, кто был уверен, что и этот год протечет, как и прошлые, не принеся с собой никаких изменений в положении вещей, ошиблись. В течение первых же месяцев этого года доктор Бромлей и все остальные врачи лечебницы были поражены изменениями, проявившимися в психическом состоянии миссис Брэникен. Вызывающее отчаяние спокойствие, апатичное равнодушие ко всем мелочам материальной жизни постепенно сменялись весьма характерным оживлением. Выражалось оно не в виде припадков, с неизбежно следующим за ними состоянием еще большего угнетения духа. Наоборот, казалось, в самой Долли появилась потребность вернуться обратно к разумному человеческому существованию, в ней самой происходила борьба со всеми препятствиями для осуществления этой потребности. При нарочно устроенной встрече с детьми она обратила на них внимание, улыбнулась им.
Читатели помнят, что в первый период безумия, когда она жила в Проспект-Хауз, у нее также появлялись мимолетные признаки сознания, быстро исчезавшие с наступлением припадка. Теперь, наоборот, проблески эти сделались продолжительными. Долли прилагала все усилия к тому, чтобы найти в глубине своей памяти какие-то далекие воспоминания.
Неужели миссис Брэникен суждено было вернуть рассудок? Не предстояло ли ей снова пользоваться всей полнотой духовных сил? Увы! В настоящее время, без мужа и ребенка, следовало ли желать для нее этого почти чудесного выздоровления без опасения еще большего, чем в настоящее время, горя для нее?
