В холодный туманный день в начале ноября я отправился из Любека в Дармштадт через Берлин. Поезд был набит пассажирами с сильным прибалтийским акцентом. Это были беженцы, спасавшиеся от наступавших русских войск. В основном среди них преобладали женщины, дети, старики, одетые в старую поношенную одежду и тащившие с собой жалкий скарб. Дрожа от холода, они стояли рядом со своими ящиками, узлами, саквояжами. Из купе в купе распространялись тревожные новости и слухи. Восточный фронт быстро двигался на запад, над Кенигсбергом нависла смертельная опасность. И почти так же быстро двигался на восток Западный фронт.
Стоя в проходе вагона и погрузившись в невесёлые размышления, я глядел в окно. В ногах лежал чемодан с подарками для родителей и Труди. За окном мелькал безрадостный серый пейзаж. Со временем виды монотонных северногерманских равнин все чаще сменялись развалинами с почерневшими стенами, воронками, грудами обломков и полуразрушенных дымовых труб. Затем появились руины разрушенных городских кварталов. Мы прибыли в Берлин.
Повсюду откуда-то бежали люди. Вокзал был забит тысячами пассажиров. Женщины, одетые в форму Красного Креста, раздавали еду и какую-то чёрную бурду, которую они называли кофе. Худенькие юные пехотинцы с тяжёлой ношей из ружей и вещмешков, в потёртой залатанной форме тащились по вокзалу, как старики. Я протиснулся с багажом сквозь плотную толпу людей на платформе и направился к Ангальтскому вокзалу. Поездка в метро избавила меня от переживаний по поводу обширных разрушений в городе, однако и под землёй я видел порушенные судьбы людей. В метро обитали тысячи бездомных, измождённых женщин и детей, сбитых с толку солдат, торопившихся в разорённые дома или на разваливавшийся фронт. Их лица были отмечены печатью нужды, голода, бессонницы, безразличия и отрешённости.
Наступила ночь, когда затемнённый поезд оставил позади разорённый Берлин и под пронзительный гудок устремился на юг, лязгая колёсами. В поезде я как мог убивал время. Курил, думал и мечтал. По моим подсчётам, я должен был быть дома – если не в Дармштадте, то на фабрике своего отца – в полдень следующего дня при условии, что не случится никаких неожиданностей.
Час ночи. Место в купе напротив заняла девушка в форме люфтваффе и стала проявлять ко мне более чем поверхностный интерес. Чтобы избавиться от её навязчивого любопытства, я вышел в коридор и закурил сигарету. Однако через несколько секунд девушка последовала за мной.
– Вы не брат Труди? – спросила она неуверенным голосом.
Нехотя я ответил:
– Нет, девушка, вы, должно быть, ошиблись.
– Простите, – извинилась она, – но вы очень похожи на него. Понимаете, она моя подруга, брат её служит во флоте, сходство поразительное.
После этого я сдался:
– Ладно, признаюсь, я брат Труди. А вы кто? Она улыбнулась, память её не подвела.
– Вы меня не узнаете? Я Клара Эхингер, одноклассница Труди. Может быть, самая близкая её подруга.
Нет, я не узнал эту девушку. Ведь она была тогда ещё маленькой девочкой, а я уже пятнадцатилетним юнцом. С тех пор прошло десять лет – целая жизнь. Теперь, когда она была рядом, я был рад возможности скоротать время поездки приятными воспоминаниями о счастливой юности. Мы говорили о школьных годах и обсуждали давно забытые эпизоды. Она действительно была ближайшей подругой моей сестры, когда мы жили около озера Констанца. Клара сказала, что ей всегда нравились мои родители, а большая статья о них в местной газете написана великолепно.
Внезапно спазмы сжали мне горло.
– – О какой статье вы говорите?
Её глаза расширились, а рот перекосило от ужаса.
– Вы не знаете? – изумилась она. – Нет, вы, конечно, не знаете!
Клара закрыла лицо руками. Больше она ничего не хотела мне рассказывать. Всё вокруг закружилось, сначала медленно, затем быстрее. Словно большое колесо принялось вращаться по инерции. Я слышал, как девушка продолжала говорить сквозь слёзы:
– О, простите меня, Труди и ваши родители погибли во время воздушного налёта на Дармштадт два месяца назад.
Испытывая головокружение, я опёрся на стенку купе, чтобы подняться и выпрямиться. Перед глазами проплывали окно, стенка, люди. Я сжал зубы и сдержал слёзы.. Никто не должен видеть меня плачущим. Я прикрыл глаза и сделал глубокий протяжный вздох.
Постепенно – не знаю, сколько это заняло времени, – я пришёл в себя и стал воспринимать то, что услышал. Может, Клара ошиблась? Но нет, я понимал, что она сказала правду. Теперь всё кончено. Никогда я не увижу своих близких, никогда не услышу смех сестрёнки, никогда не почувствую материнскую заботу, не услышу рассказов отца о своих проектах. По какой-то ужасной ошибке покинули этот мир они, а не я. Именно я должен был умереть. И тысячу раз был готов к этому. Я уходил сражаться в море ради сохранения их жизней, ради их безопасности. Но обманулся в своих ожиданиях. Почему Всевышний предпочёл взять их невинные жизни вместо моей грешной?
Клара постепенно отошла от шока. Она была удручена тем, что оказалась вестницей смерти. Я старался успокоить её. Говорил, что она избавила меня от тягостного неведения о судьбе родителей и бесцельной поездки. Я изменил свои планы. Не было никакого смысла ехать в Дармштадт.
В Эйзенахе мы с Кларой пересели на другой поезд и отправились в городок Озеро Констанца. В бесконечно долгой ночи наш разговор не клеился. Я не мог ни о чём думать, кроме как о потере родных и никчёмности всего остального. Когда поезд мчался по рельсам среди серого ноябрьского утра, я протёр стекло окна и увидел на стене привокзального здания лозунг, который выглядел как злая ирония: «Наши города погибают, стены рушатся, но наши сердца никогда не дрогнут!»
Когда ночная тьма окутала восточные отроги Шварцвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она простилась со мной, смущённая и обескураженная. Я поехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственники спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вокзал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил поиски родственников, держа в руке тяжёлый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их передать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала ещё раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.
Моё появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шёпотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твёрдо произнёс:
– Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.
– Что ты намерен делать?
– Не знаю.
– Ты хочешь остаться у нас?
– Нет, я зашёл просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи…
Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашёл себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.
Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повёз, меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с тёмно-зелёной на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шенвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.
Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы
