Охота на грыбру

заткнись, щенок, придушу! — и Фаркашу: не может, кричит, быть, чтобы не одной, приборы показали, что есть! Шакал! Не рация бы моя, видит бог — врезал бы, и будь что будет.

Дело, однако, к полудню идет. Охрипли, гады, сели, обед затеяли. И тут рев, облака в огне, г-р-р- ром и молния! Угадайте, кто является? Правилььно, патрульный катер ГРЫКа. Уж на что я не слюнтяй, а слезы не сдержал: трап на траву, сами — по трапу и прямиком к нашему бивуаку! Эх, любо-дорого посмотреть: орлы-соколики, один к одному, а впереди, верьте-не верьте, майор грыб-контроля шагает! Смотрю, троица моя готова: Лом невестиного платья белей, Фаркаш трясется, да и Абай, на что тертый, а занервничал. Ясное дело, майоры ГРЫКа за так не являются. Однако, держится. Ухмыляется этак, похабненько и говорит: какая честь, начальник, ума не приложу, чем обязан. И вправду, ежели по директиве, так чего ему бояться: два компонента в наличии, а объект где?

И тут такое зло меня взяло, что оставил я рацию свою и — прыг! В хваталку. Абай, как увидел меня, весь перекосился, кнопку в кармане жмет. Сирена как завоет! Но я-то не глупая грыбра. Полез в кузов, так держись груздем! Сижу. Как схватил приманку, как прижал ее к груди, так и держусь…

Бабаич вопит: гниды, гиены позорные, такие гнилые штучки вам даром не пройдут, все же видели, не было его тут, бобика вашего. Бобиком он меня обозвал, потому как я на врага привык ходить с открытым забралом, в форме то бишь. А майор наш на Абаевы вопли внимания ноль, даже не оглянулся, как их там всех под локотки берут. Прямо ко мне: «Лейтенант, Ваша информация получена вовремя. Служба ГРЫК благодарит Вас за исполнение долга!» Тут я приманку наконец, выпустил, встал. Хочу по всей форме рапорт отдать, а он рукой махнул, отец родной, и погладил меня по щеке, просто вот так вот — взял и погладил. И слов уже как-то не стало, только глаза щиплет и в горле комок. Если с поличным взяли, какие тут формальности. Одно нужно: чтобы свидетель опознал. Подводят их ко мне по одному. Я показываю: вот этот — Абай, по кличку Хантер, главарь, а этот — Фаркаш, инженер, а этот… И вот тут глянул на меня Лом, а глаза у него в этот момент были, скажу я вам, такие — ну, раненая грыбра, а не человек. Дрогнул я было, думаю: молодой же, может пожалеть? Ведь позор-то какой! Однако — не раскис. Шалишь, гаденыш, умел воровать, умей и ответ держать, у нас талоны зря не колют. Лом это, говорю, он же Валико Ломидзе, библиотекарь. Как подрубило парня. Глянул он на меня укоризненно — и к трапу. Ребята со мной потрепались маленько о том, о сем, а когда отбывать собрались, майор и говорит: тебе, малыш, все равно здесь торчать, так возьми-ка вещдок себе, — и на приманку показывает. У нас, мол, бумаги оформлены, так что можно….

Стоит теперь приманка за у меня в шкафу. «Айвенго» называется. Читана-перечитана. И как открою я ее, так вспоминается мне эта история. Все вроде было верно: и гады были гадами, и долг долгом, и майор отцом родным. А только вспомню я глаза Валико — и тускнеет на душе. Ведь молодой был, глупый, кто не ошибается? Я ему жизнь покалечил. Однако, если подумать, каждый выбирает свой путь. Чужим умом не проживешь. Чем, в сущности. Лом лучше Фаркаша или Абая? Ничем. И нет для него прощения.

А мне, вы думаете, легко быть последней грыброй на планете?