почти наравне с крестом Господним страшен для нечисти пречистый металл!
Усталого, трудно дышащего коня нежно огладил окровавленной рукой фон Вальдбург, подтянул подпругу и вскочил в исцарапанное седло.
Иди, Буланый, спеши! Что толку избегать неизбежного? Лишь одна преграда осталась на пути, но и она пройдена смельчаком, а значит — лишена силы. А после — неведомое, о чем молчат легенды, ибо это предстоит совершать твоему господину, если будет на то воля Господня.
Так что ж, друг и брат, неси хозяина навстречу судьбе. Там мы расстанемся. И как знать, кому будет дано уцелеть…
Спеши, Буланый!
…И наконец тьма опередила Гуго.
СЭР ОУЭН МАК-ДУГАЛ, ТАН КИЛЬДУНСКИЙ, ПО ПРАВУ ПРОСЛЫЛ НЕПОБЕДИМЫМ. ОН ТРЕТЬИМ ПРЕДСТАЛ ПЕРЕД БЕЗЛИКИМ, ЧТОБЫ ОБРЕСТИ ЖЕЛАННОЕ. И ПАЛ ОТ САРАЦИНСКОЙ СТРЕЛЫ НА РУИНАХ ЭЛЬ-ФУДЖАЙРА.
…Укол! И еще укол, и еще!
И наконец — удар: с вывертом, двумя каблуками сразу. Впервые в жизни…
Шелковистая шерсть на боках Буланого обвисла безобразными лохмотьями, шпоры окрасились дымящейся кровью, но конь не шел вперед. Униженный, оскорбленный, он плясал на месте, не смея повернуть вопреки господской воле, но и отказываясь подчиняться. Почти выкатились из орбит побагровевшие глаза, и отчаянное ржание, больше похожее на стон, вырывалось сквозь бахрому разорванных удилами губ, смешиваясь с потоком нежно-розовой пены. Любой подтвердит: поистине ужас из ужасов впереди, если боевой конь, содрогаясь, плачет, как стригунок, ощутивший прикосновение безжалостного холостильного ножа.
Гуго фон Вальдбург отпустил поводья.
Какой стыд! Он терзает Буланого, словно по детскому капризу противится верный друг. Унижающий коня унижает себя самого. Ведь кони — не люди. Редко, очень редко предают они хозяев. И никогда — друзей. И если случилось так, что ужас потеснил даже верность, значит, искус для Гуго наступил раньше, чем ждал рыцарь. Зачем же мучить коня? Ведь не убивать же его в бессмысленном гневе, как убили другого, чей остов лежит обочь тропы. Волками обглодан скелет, истлевшая попона валяется рядом, и, хотя временем почти погублено шитье, Гуго знает, что там изображено.
Звезда над чертополохом. Знак клана Мак-Дугалов.
Ибо Оуэн Мак-Дугал, гэльский тан, в злом порыве убивший невинного коня, стал первым и по сей день единственным, кто одолел чары последней преграды и сумел прорваться к круглым вратам Башни, расчистив путь последующим. Так говорят сказители. И добавляют, ударив по струнам: расчистив, но не очистив…
…Из пяти старших кланов Горной Страны Мак-Дугалы вторые. Бесспорно, кровь их много чище крови Мак-Каски, не говоря уж о Мак-Кормиках, равна благородством Мак-Ферсоновой и разве лишь на толщину конского волоса уступит по древности Фитц-Джеральдам. Но в дни Войны Черного Петуха, когда клан поднял топор на клан и огонь залил землю чертополоха, туго пришлось Мак-Дугалам. Ибо после гибели Ллевеллина ап Гриффида вновь взял жезл и знамя тана старый Гриффид, а руки его не имели силы прежних дней. Наследник же жезла и знамени, Оуэн ап Ллевеллин, за грехи отца и деда наказан был Господом: пустотой сияли глаза юноши и умел он лишь подчиняться. Недоумком звали его чужаки, а сородичи лишь опускали глаза в бессильном гневе. Потому-то, предвидя грядущие беды, призвал старый Гриффид внука и приказал ему идти к Башне, дабы предстать перед Безликим. И послал тан Гриффид Оуэна в дорогу, четырежды повторив, что должно сделать…
О да, Оуэн запомнил и выполнил приказ деда! Кто же не слышал баллад о Мак-Дугале Непобедимом? Гуго фон Вальдбург спешился и, отпустив повод, склонил голову перед попоной с гэльским узором. Привет тебе, воитель! Как немногие достоин ты светлой зависти. Ведь уже полвека не остыла гордость за дела твои среди родичей, и, устрашенные надолго, все не воспрянут соседи. И не забыли еще свист твоей секиры англы, отброшенные за бурный Твид. А сарацинские матери пугают непослушных детей страшным Он-Маликом.
Что спорить? Выплеснулась твоя слава из ущелий Горной Страны, разметалась по вересковым полям Долинного Края, да и пределы христианского мира тесны оказались для нее. К природной отваге добавил Безликий светлый разум, направленный на битву. И, единственный под луной, мог ты расставить даже и сотню воинов так, что десять тысяч врагов молили о пощаде, бросив в пыль опозоренные знамена.
Сраженный в честном бою, обрел ты бессмертие в памяти равных, великий Мак-Дугал. Есть ли что- то достойнее? Но даже этого мало мне, ибо в битвах и без чужой помощи удачлив я, а тоска все равно скачет рядом со мною, овевая сердце черным прапором своим…
Резко рванулась в сторону левая рука и не сумела удержать повод. По-жеребячьи крича, умчался назад, к паутине, на верную гибель обезумевший Буланый, не смея оглянуться на преданного и брошенного господина, а Гуго побрел по мягко стелющейся траве, тяжело переставляя обтянутые кожей и железом ноги. Унизительно для меча служить клюкой, но ведь и для рыцаря позорно брести пешком. Прости же хозяина, добрый клинок. Поделив унижение по-братски, вместе стяжаем и награду. Или оба останемся здесь, среди мрака и влаги. Ты не отступишь, меч! Изменят все, даже конь, но вовеки останется верным железо…
Тихо, очень тихо в лесу. Отчего же, подобно змее, вползает в сердце неясная тревога, льдистая и скользкая, словно осенний дождь? О Господи, укрепи! Ведь прошел же этим путем славный Оуэн, а значит, нет угрозы впереди и чиста дорога, пока не минует Гуго место побоища. Все так. Но и чутье воителя не обманывает: впереди опасность. Она близится, она таится в нескольких шагах, среди склоненных стволов, укрывшись в жесткой щетине кустарника. Свят крест Господень! И милость Пречистой да не оставит меня…
Еще десяток шагов. И — шелест за спиной.
Гуго фон Вальдбург резко обернулся.
Вот они! Как сказано в легенде, ползут тени из тумана, почти бесплотные, и в глубине запавших глазниц посверкивают колючие зеленоватые огоньки. Костистые пальцы скрючены, и острые когти тянутся сквозь мглу к путнику, пахнущему теплым мясом и сладко-душистой кровью. Клацают пожелтевшие клыки, предвкушая трапезу, и в такт омерзительному причмокиванию сухо ударяется кость о кость.
И саваны развеваются на угловатых плечах, белесые покрывала смерти. Развеваются во мгле, распадаясь клочьями.
Приснодева, убереги!
Уже не тихая тревога, но режущий нутро ужас рождается где-то под сердцем, постыдно и неумолимо подступая к рассудку. Меркнет разум, превращая человека в готовую закричать, заметаться без смысла и без толку тварь. Теперь понятен твой плачущий визг, Буланый, и господин больше не может, да и не посмеет, винить тебя. И поздно уже поворачивать назад. И не от кого ждать помощи.
Ведь никто не помог тану Оуэну из Мак-Дугалов…
…Высоко подняв секиру кильдунских танов, кинулся на злобное скопище бесстрашный Оуэн и показал отродью ада ярость гэльского боя. Сердце его молчало, как и подобает сердцу воина в час битвы; разумом же не ощущал опасности гэл, ибо не имел разума. И потому смеялся ап Ллевеллин, нанося удары и не понимая, что настал его последний час. И рубил он мертвых, как живых, не ведая разницы и не зная, что должен устрашиться. Мертвецы же, ощутив бессилие свое против небоящегося, расступились, пропуская отважного тана к своему повелителю, дабы смирил порыв Мак-Дугала сам Демон Ужаса…
Однако… отчего еще не помутился разум? Почему светлы мысли? Ведь уже давно, как сказано в легенде, пришло время воющей плоти катиться по мятой траве, отдавшись во власть неизбежному!
