а жена мэра, стремясь помочь мужу отвлекающим маневром, удвоила свою активность. Вольф отсутствующе улыбался. Он не вслушивался в слова. Он был далеко.
— И мы со злобной радостью, — продолжал мэр, — горды приветствовать сегодня замечательное решение, измышленное нашим великим здесь присутствующим сообщинником Вольфом, чтобы полностью избежать сложностей, проистекающих из перепроизводства металла для изготовления машин. И поскольку я не могу сообщить вам об этом ничего, ибо я лично, в соответствии с обычаем, совершенно не знаю, о чем же, собственно, идет речь, так как являюсь лицом официальным, я передаю слово фанфарам для исполнения отрывка из их репертуара.
Тамбур-мажор ловко исполнил пол-оборота назад из передней стойки с двумя финтами, и в ту самую секунду, когда он коснулся земли, туба подала ему грубую вступительную ноту, которая принялась грациозно вольтижировать над оркестром. А затем музыканты повтискивались в интервалы, и все узнали традиционную мелодию. Так как толпа оказалась слишком близко, почетный караул провел через дула общую разрядку напряженности, что обескуражило большую часть толпы, тела же меньшинства клочьями разлетелись во все стороны.
В несколько секунд Квадрат опустел. Остался Вольф, труп флейтиста, несколько грязных бумажек, крохотный кусочек помоста. Спины почетного караула удалялись шеренгой, в ногу. Исчезли.
Вольф вздохнул. Праздник окончился. Вдали, за стеной Квадрата, еще угадывался шум фанфар, он удалялся рывками, то и дело вновь выныривая на поверхность. Мотор работающей машины аккомпанировал оркестру своим неистощимым гудением.
Вдали Вольф увидел Ляписа, который его разыскивал. С ним была Хмельмая. Она отошла, не доходя до Вольфа. На ходу она наклоняла голову, желто-черное платье делало ее похожей на саламандру- блондинку.
ГЛАВА XIII
И вот Вольф и Ляпис остались одни, как и в тот вечер, когда был запущен мотор. На руках у Вольфа были красные кожаные перчатки, на ногах — кожаные сапоги, подбитые не то курдючной, не то бурдючной овчинкой стоящей выделки. Сам он облачился в стеганый комбинезон и шлем, оставлявший на свободе только верхнюю часть лица. Он был готов ко всему. И сам чуть бледный, Ляпис всматривался в него. Вольф не подымал глаз.
— Все готово? — поинтересовался он, по-прежнему не поднимая головы.
— Все, — сказал Ляпис. — Запасник пуст. Все элементы на месте.
— Пора? — спросил Вольф.
— Минут через пять-шесть, — сказал Ляпис. — Сдюжите, а?
Вольфа тронул хмуроватый тон его вопроса.
— Не бойся, — сказал он. — Я сдюжу.
— Вы надеетесь? — спросил Ляпис.
— Сильнее, чем когда-либо за последнее время, — сказал Вольф. — Но все-таки я не верю. Опять все пойдет, как и раньше.
— А что получалось раньше? — спросил Ляпис.
— Ничего, — ответил Вольф. — Когда все кончалось, не оставалось ничего. Кроме разочарования. И все же… нельзя же ни на миг не отрываться от земли.
Ляпис с трудом сглотнул.
— У всех свои маленькие проблемы, — выдавил он.
И снова мысленно увидел человека, который разглядывает, как он целует Хмельмаю.
— Конечно, — сказал Вольф.
Он поднял глаза.
— На сей раз, — сказал он, — я выберусь. Не может же быть, чтобы изнутри все было точно таким же.
— Риск все-таки немалый, — пробормотал Ляпис. — Будьте очень внимательны, могут взъяриться ветры.
— Ничего, пронесет, — сказал Вольф. И безо всякой связи добавил: — Ты любишь Хмельмаю, и она тебя тоже. Ничто не может вам в этом помешать.
— Почти что… — ответил Ляпис как ложное эхо.
— Так в чем же дело? — спросил Вольф.
Ему хотелось бы какой-то страсти. Хотя бы коснуться, это бы все изменило. Он открыл дверцу кабины, поставил внутрь ногу, и его руки в перчатках судорожно вцепились в перекладины. Под пальцами он ощущал вибрацию мотора. Он казался себе пауком в чужой паутине.
— Пора, — сказал Ляпис.
Вольф кивнул и механически принял исходное положение. Серая стальная дверь захлопнулась за ним. В клети поднялся ветер. Сначала он дул нежно, потом окреп, как затвердевающее на холоде масло. Ветер без предупреждения менял направление, и, когда воздух бил его по щекам, Вольфу приходилось изо всех сил цепляться за стенку; тогда он ощущал у себя на лице холод матовой стали. Чтобы не выдохнуться, он сдерживал дыхание. Кровь размеренно билась в своих протоках.
Взглянуть вниз, себе под ноги, Вольф все еще не осмеливался. Он хотел сначала пообвыкнуть, как следует закалиться, и всякий раз, когда голова его клонилась от усталости, он заставлял себя не раскрывать глаз. Из его комбинезона на уровне бедер торчали два ремешка из промасленной кожи с железными крючьями на концах, которые, чтобы дать рукам передышку, он время от времени зацеплял за вделанные по соседству в стенку кольца.
Дышал он тяжело и прерывисто, все сильней и сильней болели колени. Воздух редел; пульс Вольфа участился, и он почувствовал в глубине своих легких какую-то пустоту.
На правом стояке он вдруг заметил темный сверкающий след, точь-в-точь подтек расплавленного песчаника на пузатом боку глиняного кувшина. Он остановился, зацепил ремешки и с осторожностью потрогал след пальцем. Липко. Подняв руку против света, он обнаружил, что на кончике указательного пальца висит темно-красная капля. Она увеличилась, вытянулась грушей и вдруг оторвалась от пальца, скатившись целиком, как масляная. Непонятно почему это было неприятно. Превозмогая все мучения, он приготовился продержаться еще минуту, пока дрожь в усталых ногах не заставит его остановиться совсем.
Грузно, с натугой дотерпел он до конца данной себе отсрочки и зацепил ремешки. На сей раз он сдался окончательно, без сил повиснув на концах своих кожаных лент. Он чувствовал, как его собственный вес плющит ему туловище. В углу клети, под самым его носом, по-прежнему текла красная жидкость, ленивая и медлительная, прокладывая по стали извилистую дорожку. Ее движение выдавали лишь изредка попадавшиеся на глаза местные утолщения; если исключить то тут, то там то отблеск, то тень, она казалась неподвижной линией.
Вольф подождал. Беспорядочное трепыхание его сердца подутихомирилось, мускулы начали привыкать к ускоренному ритму дыхания. Он был в клети один и за отсутствием системы отсчета не замечал более своего движения.
Он отсчитал еще сотню секунд. Несмотря на перчатки, пальцы его чувствовали хрустящее прикосновение образующегося на стенке и поперечинах инея. Стало очень светло. Смотреть было больно, глаза слезились. Цепляясь одной рукой, он приладил защитные очки, до тех пор поднятые на шлем. Веки перестали мигать и причинять ему боль. Все вокруг стало отчетливым, как в аквариуме.
Он боязливо бросил взгляд себе под ноги. Земля убегала столь головокружительно, что у него перехватило дыхание. Он был в центре веретена, одно острие которого терялось в небе, а другое било ключом из шахты.
На ощупь, зажмурившись, чтобы не стошнило, он отцепил крючья и повернулся, пытаясь опереться о стенку. Пристегнулся в новом положении и, раздвинув каблуки, решился еще раз приоткрыть глаза. Он сжимал кулаки, словно булыжники.
