Борис ВИАН
Я ПРИДУ ПЛЮНУТЬ НА ВАШИ МОГИЛЫ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Где-то в июле 1946 года Жан д'Аллюэн встретил Салливана на каком-то франко-американском собрании. Через два дня Салливан принес ему свою рукопись.
Тогда же он сказал, что считает себя скорее черным, нежели белым, хотя и перешагнул за разделяющую их черту; известно, что каждый год многие тысячи «черных» (признаваемых таковыми законом) исчезают из листов переписи и переходят в противоположный лагерь; это внушало Салливану некое презрение к «хорошим черным», кого белые с подчеркнутой теплотой позлопывают по плечу в литературе. Он придерживался мнения, что можно вообразить себе и даже встретить черных, которые так же жестоки, как и белые. Это он и хотел самолично доказать в этом коротком романе, на который Жан д'Аллюэн приобрел права сразу, как только ознакомился с ним благодаря посредничеству друга. Салливан не колеблясь оставил свою рукопись во Франции, тем более, что его контакты с американцами только что доказали тщетность любой попытки публикации романа в его родной стране.
Здесь у нас моралисты, которые всем хорошо известны, упрекнут некоторые страницы в их… чрезмерном реализме. Нам кажется интересным подчеркнуть основополагающие различия между этими страницами и рассказами Миллера; сей последний, не колеблясь, прибегает к весьма резвому лексикону; напротив, создается впечатление, что Салливан скорее хочет подвести читателя к желаемому впечатлению путем употребления оборотов речи и языковых конструкций, а не прибегает к использованию крепких выражений; в этом плане он скорее близок к латинской эротической традиции.
С другой стороны, на этих страницах четко прослеживается влияние Кейна (хотя их автор и не старается оправдать путем уловки, или отсылая к найденной рукописи, или еще как-то употребление первого лица, тогда как названный романист провозглашает необходимость обращения к первому лицу в забавном предисловии к книге «Трое подобных» — сборника, состоящего из трех коротких романов, объединенных под одной обложкой и переведенных у нас Сабиной Берриц) и также многочисленных романов Чейза и других сторонников ужасов в литературе. И в этом плане, надо признать, Салливан более явственно проявляет себя как садист по сравнению со своими знаменитыми предшественниками; ничего удивительного, что его произведения отказались печатать в Америке: можем биться об заклад, что его запретят там на следующий же день после публикации. Что же касается самой его сути, надо видеть в этом романе проявление стремления к мести у расы, которую, что бы там ни говорили, и по сей день подвергают глумлению и терроризируют; это нечто вроде попытки экзорцизма по отношению к превосходству «настоящих» белых, так же человек эпохи неолита рисовал бизонов, пораженных стрелами, чтобы завлечь свою добычу в западню; это и весьма заметное пренебрежение правдоподобием и уступками вкусу публики. Увы, Америка — страна обетованная, это также и избранная страна пуритан, алкоголиков и «задолбите- это-себе-на-носу»: если во Франции стремятся к предельной оригинальности, то по другую сторону Атлантики не испытывают ни малейшей неловкости, эксплуатируя без зазрения совести зарекомендовавшую себя форму. Господи ты Боже мой, это способ не хуже других сбыть с рук товар…
I
Никто не знал меня в Бактоне. Клем потому и выбрал этот город; да к тому же, даже если бы я сдрейфил и передумал, мне не хватило бы бензина, чтобы продолжать путь дальше на север. Только-только пять литров. Вместе с моим долларом и письмом Клема это было все, чем я обладал. О чемодане говорить не будем. О том, что в нем лежало. Да, забыл: в багажнике машины у меня лежал небольшой револьвер малыша, злополучный дешевый револьвер калибра 6,35; он еще лежал в его кармане, когда шериф пришел к нам, чтобы сказать, что мы должны забрать тело и похоронить его. Должен сказать, что я больше рассчитывал на письмо Клема, чем на все остальное. Это должно было получиться; нужно было, чтобы это получилось. Я смотрел на свои руки на руле, на свои пальцы, на свои ногти. В самом деле, никто не мог бы придраться. С этой стороны никакого риска. Может быть, я из этого выкарабкаюсь…
Мой брат Том познакомился с Клемом в университете. Клем вел себя с ним не так, как другие студенты. Он с удовольствием разговаривал с ним, они выпивали вместе, вместе прогуливались в кадиллаке Клема. Именно благодаря Клему терпели Тома. Когда он уехал, чтобы заменить своего отца на посту главы фабрики, Том тоже стал подумывать об отъезде. Он вернулся к нам. Он многому научился и без труда получил пост учителя в новой школе. А потом — история с малышом, и все пошло прахом. Я-то был достаточно лицемерен, чтобы ничего не сказать, а вот малыш — нет. Он не видел в этом ничего дурного. Отец и брат девушки занялись им.
Так появилось письмо моего брата Клему. Я больше не мог оставаться в этих краях, и он просил Клема подыскать для меня что-нибудь. Не очень далеко, чтобы он мог меня видеть время от времени, но достаточно далеко, чтобы никто нас не знал. Он думал, что с моим лицом и моим характером мы абсолютно ничем не рискуем. Он, может быть, был прав, но я, однако, вспоминал малыша.
Управляющий книжным магазином в Бактоне — такова была моя новая работа. Я должен был связаться с предыдущим управляющим и войти в курс дела в течение трех дней. Он шел на повышение и хотел пустить шороху на своем пути. Было солнечно. Улица теперь называлась Перл-Харбор Стрит. Возможно, Клем этого не знал. Старое название тоже можно было прочитать на табличках. Под номером 270 я увидел магазин и остановил свой нэш перед дверью. Управляющий, сидя за кассой, списывал цифры в реестр; это был мужчина средних лет, с бледными светлыми волосами и суровым взглядом голубых глаз, насколько я мог рассмотреть, открывая дверь. Я поздоровался с ним.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— У меня для вас письмо.
— А! Так это вас я должен ввести в курс дела. Покажите-ка это письмо.
Он взял его, прочел, повертел и вернул мне.
— Это несложно, — сказал он. — Вот склад (он кругообразно повел рукой). — Счета будут готовы сегодня вечером. Что касается продажи, рекламы и прочего, следуйте указаниям инспекторов фирмы и тем, что будут в бумагах, которые вы будете получать.
— Это — цепь книжных лавок?
— Да. Филиалы.
— Так, — сказал я, — что раскупается лучше всего?
— О! Романы. Плохие романы, но это нас не касается. Неплохо идут религиозные книги, а также школьные учебники. Не очень много покупают книг для детей и не больше — серьезных книг. Я никогда не старался развивать торговлю в этом направлении.
— Религиозные книги — для вас несерьезные?
Он провел языком по губам.
— Не заставляйте меня говорить то, чего я не говорил.
Я от души рассмеялся.
— Не принимайте всерьез, я тоже об этом много не раздумываю.
— Что ж, я дам вам совет. Пусть люди об этом не знают, и каждое воскресенье отправляйтесь послушать пастора, в противном случае они вас быстренько спровадят.
— О! Хорошо, — сказал я. — Буду слушать пастора.
— Держите, — сказал он, протягивая мне листок. — Проверьте это. Это счета за последний месяц.
