Судилище

(Из публики посылают судье записку о том, что договоры сначала подписывает автор, а потом руководители издательства).

Судья: Прошу мне больше записок не посылать.

Сорокин (общественный обвинитель): Наш великий народ строит коммунизм. В советском человеке развивается замечательное качество – наслаждение общественно-полезным трудом. Процветает только то общество, где нет безделья. Бродский далёк от патриотизма. Он забыл главный принцип – кто не работает, тот не ест. А Бродский на протяжении многих лет ведёт жизнь тунеядца. В 1956 году он бросил школу и поступил на завод. Ему было 15 лет. В том же году – увольняется. (Повторяет послужной список и перерывы в штатной работе снова объясняет бездельем. Будто и не звучали все объяснения свидетелей защиты о том, что литературный труд тоже работа).

Мы проверили, что Бродский за одну работу получил только 37 рублей, а он говорит – 150 рублей!

Бродский: Это аванс! Это только аванс! Часть того, что я потом получу!

Судья: Молчите, Бродский!

Сорокин: Там, где Бродский работал, он всех возмущал своей недисциплинированностью и нежеланием работать. Статья в «Вечернем Ленинграде» вызвала большой отклик. Особенно много писем поступило от молодёжи. Она резко осудила поведение Бродского. (Читает письма). Молодёжь считает, что ему не место в Ленинграде. Что он должен быть сурово наказан. У него полностью отсутствует понятие о совести и долге. Каждый человек считает счастьем служить в армии. А он уклонился. Отец Бродского послал своего сына на консультацию в диспансер, и он приносит оттуда справку, которую принял легковерный военкомат. Ещё до вызова в военкомат Бродский пишет своему другу Шахматову, ныне осуждённому: «Предстоит свидание с комитетом обороны. Твой стол станет надёжным убежищем моих ямбов».

Бродский принадлежал к компании, которая сатанинским хохотом встречала слово «труд» и с почтением слушала своего фюрера Уманского. Бродского объединяет с ним ненависть к труду и советской литературе. Особенным успехом пользуется здесь набор порнографических слов и понятий. Шахматова Бродский называл сэром. Не иначе! Шахматов был осуждён. Вот из какого зловонного местечка появился Бродский. Говорят об одарённости Бродского. Но кто это говорит? Люди, подобные Бродскому и Шахматову.

Мой сосед кричит с места: Кто? Чуковский и Маршак подобны Шахматову?

(Подходят дружинники выводят его). [4]

Сорокин: Бродского защищают прощелыги, тунеядцы, мокрицы и жучки… Бродский не поэт, а человек, пытающийся писать стишки. Он забыл, что в нашей стране человек должен трудиться, создавать ценности: станки, хлеб. Бродского надо заставить трудиться насильно. Надо выселить его из города-героя. Он тунеядец, хам, прощелыга, идейно грязный человек. Почитатели Бродского брызжут слюной. А Некрасов сказал:

Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.

Мы сегодня судим не поэта, а тунеядца. Почему тут защищали человека, ненавидящего нашу родину? Надо проверить моральный облик тех, кто его защищал. Он писал в своих стихах: «Люблю я родину чужую». В его дневниках есть запись: «Я уже долго думал насчёт выхода за красную черту. В моей рыжей голове созревают конструктивные мысли». Он писал ещё так: «Стокгольмская ратуша внушает мне больше уважения, чем пражский Кремль». Маркса он называет так: «старый чревоугодник, обрамлённый венком из еловых шишек». В одном письме он пишет: «Плевать я хотел на Москву!»

Вот чего стоит Бродский и все, кто его защищают!

(Затем цитируется письмо одной девушки, которая с неуважением пишет о Ленине. Остаётся совершенно неясным, какое отношение её письмо имеет к Бродскому: оно не им написано и не ему адресовано).

В эту минуту судья обращается ко мне:

– Прекратите записывать!

Я: Товарищ судья, я прошу разрешить мне записывать.

Судья: Нет.

Я: Я журналистка, член Союза писателей, я пишу о воспитании молодёжи, я прошу разрешить мне записывать.

Судья: Я не знаю, что вы там записываете. Прекратите.

Из публики: Отнять у неё записи!

(Сорокин продолжает свою речь, потом говорит защитница, речь которой я могу изложить лишь в виде тезисов, поскольку писать мне запретили).

Тезисы речи защитницы:

Общественный обвинитель использовал материалы, которых в деле нет, которые в ходе дела возникают впервые, и по которым Бродский не допрашивался и объяснений не давал.

Подлинность материалов, заимствованных из заслушанного в 1961 году спецдела, нами не проверена, и то, что общественный обвинитель цитировал, мы не имеем возможности проверить. Если речь идёт о дневнике Бродского, то он относится к 1956 году. Это юношеский дневник. Общественный обвинитель приводит как мнение общественности, письма читателей в редакцию газеты «Вечерний Ленинград». Авторы писем Бродского не знают, стихов его не читали и судят по тенденциозной и во многом неверной по фактам газетной статье. Общественный обвинитель оскорбляет не только Бродского, употребляя слова «хам», «тунеядец», «антисоветский элемент», но и лиц, вступившихся за него: Маршака, Чуковского, а также уважаемых свидетелей. Таким образом, не располагая объективными доказательствами, общественный обвинитель пользуется недозволенными приёмами.

Чем располагает обвинение?

а) Справка о трудовой деятельности с 1956 по 1962 год. В 1956 году Бродскому было 16 лет; он мог вообще учиться и быть по закону на иждивении родителей до 18 лет. Частая смена работ – влияние психопатических черт характера и неумение сразу найти своё место в жизни. Перерывы, в частности, объясняются сезонной работой в экспедициях. Нет причины до 1962 года говорить об уклонении от труда.

(Адвокат говорит о своём уважении к заседателям, по сожалеет, что среди заседателей нет человека, который был бы компетентен в вопросах литературного труда. Когда обвиняют