Переговорив с одним из охранников, она вызвала рыжего Джека Терсли. Тот вышел, сонно потягиваясь, но, увидев разрумянившуюся, с ямочками на щеках Бланш, сразу заулыбался.
– Клянусь спасением души! Бланки! Вот это подарок!
Он тут же схватил ее в объятия и попытался расцеловать, но девушка с силой его оттолкнула.
– Прочь, болван! Бог свидетель, я скоро раскаюсь, что была так добра с тобой.
– Что ты. Бланки! Да я для тебя хоть Священный Грааль отправлюсь добывать!
Тогда она притянула его к себе за отвороты и жарко зашептала:
– Мигом седлай своего коня, а я выведу тебя через калитку в саду. Повезешь послание принцессы. Она тебе за это кое-что обещала.
– Вот это да! А куда везти? Бланш улыбнулась, и ее мелкие зубки блеснули в темноте.
– В Лондон. К герцогу Кларенсу.
Она вдруг чего-то испугалась и оглянулась. Но вокруг было по-прежнему тихо. Луна освещала шиферные крыши и крест на колокольне старинного монастыря.
– Скорее, Джек! И уясни себе – это тайное поручение. Никто не должен о нем знать. Письмо отдашь только в руки его светлости. И помни – от того, как ты справишься с этим, зависит твое будущее. И мое…
Поздней ночью, когда одинокий удар колокола позвал к полуночной мессе и череда монахинь проследовала в церковь, на дороге в Лондон прозвучал мерный одинокий топот копыт. Полная луна осветила мчавшегося во весь опор всадника. Его каска блестела, кольчуга позвякивала в такт ходу коня. Позади оставался притихший монастырь, где в беспокойных видениях метался слабый разумом король Англии и без снов почивала усталая Анна Невиль.
9.
В Кентербери они прибыли через неделю, и то лишь потому, что погода начала портиться, изо дня в день гремели весенние грозы, и лорд Джекоб Лэтимер уговорил короля несколько поторопиться. В город они вступили в послеобеденное время, стояло безветрие, солнце светило размытым молочным светом, но горизонт оставался темным. Все предвещало новую грозу.
Городок, полный паломников, жужжал, как улей. Анна ехала в дормезе с дамами, а король возглавлял шествие, и люди, выстроившись шеренгами вдоль домов, громко приветствовали их и кланялись. Откинув тяжелые расшитые занавески, Анна обмахивалась платком и, заученно улыбаясь, кивала. Ее поражала смесь беспечности и человеческого страдания на улицах города.
Здесь полно было праздных бездельников, отправившихся скуки ради к святыне, и здесь же огромное количество нищих, больных, недужных, приковылявших со всех концов Англии и даже прибывших из-за моря в надежде на чудесное исцеление, какими так славилась гробница Святого Томаса, Анне казалось, что весь город состоит сплошь из двухэтажных домов, большинство из которых были гостиницами или постоялыми дворами. Лишь порой между ними втискивалась кузница или шорная мастерская, и мальчишка-зазывала громко вопил, приглашая благочестивых путников подковать коня или мула, починить подпруги или обод тележного колеса.
А затем – снова постоялые дворы да харчевни всех мастей: дешевые трактиры, походящие на мельничные сараи с навесами на деревянных столбах, каменные круглые башенки, сохранившиеся со времен, когда здесь всем заправляли римляне, с подземельями, куда вели крутые лестницы со щербатыми ступенями, оштукатуренные белые особняки с островерхими черепичными кровлями и застекленными галереями, нависающими над улицей.
Лишь ближе к центру стали показываться лавки и мастерские с вывесками: калач над булочной, чаша со змеей над аптекой, сапог у обувной лавки. Но Анна уже смотрела вверх, туда, где высоко парили колокольни и своды церквей и монастырей, где все было перемешано – готическая легкость и устремленность к небесам с солидной крепостью и надежностью романских построек, скорее напоминающих крепости, нежели церкви.
Король Генрих тут же пожелал отправиться в собор, в этот древний храм, прозванный матерью английских церквей, где покоились останки знаменитого английского святого, убитого четверкой рыцарей из свиты короля Генриха II Плантагенета прямо в соборе перед алтарем.
Храм был из светлого камня, с огромными окнами, с дивной красоты западным фасадом, украшенным двумя высокими легкими башенками в так называемом «английском перпендикулярном стиле». Однако большинство несущих конструкций и арок собора сохранилось еще в первозданном виде – от прежнего здания, сгоревшего в 1174 году.
На паперть храма вели ступени, истертые неисчислимым количеством подошв благочестивых паломников. Король с принцессой прошли под аркой, миновав скопище клянчивших подаяние нищих, и оказались внутри. Им пришлось немного задержаться перед чашей со святой водой, а затем они вступили в заполненный людьми огромный неф. Впереди у алтаря шла служба, и негромкое пение монахов звучало как приглушенный шум далекого водопада. Пахло ладаном, слышалось потрескивание свечей и монотонные, похожие на рокот океана, мольбы многочисленных молящихся.
Король и Анна опустились на колени и так продолжали двигаться вперед. Генрих стал читать молитвы жарким шепотом, вскидывая руки и порой переходя на крик. Анна молилась про себя, но сосредоточиться не могла. Ей ни разу в жизни не приходилось так вести себя в храме. Она ощущала множество устремленных на них взглядов и не могла поднять глаз. Церковь была полна до отказа, но король и Анна двигались по центральному проходу, который, по обычаю, оставался свободным и служил как бы границей между мужчинами и женщинами.
Под сводами словно вихрь пронесся – нахлынула и спала волна изумленного шепота. Их разглядывали с неутомимым любопытством – монарха в богатой бархатной мантии, который закидывал голову и очи горе и молился с таким неистовством, и юную принцессу Уэльскую с бледным, нежным лицом, умоляюще сложенными руками, опущенным взглядом и твердо сжатым ртом.
Анна пыталась поймать в памяти заученные слова молитвы. Она слышала дыхание и шарканье ног расступающейся и теснящейся толпы и послушно двигалась за королем. Пол был из огромных, выщербленных временем плит, и вскоре у нее заныли колени. Она обрадовалась, когда они наконец оказались у цели – у алтаря, а откуда-то сбоку возникла нарядная пурпурная фигура кардинала- архиепископа Кентерберийского Томаса Буршье. Это был невысокий, полный человек лет пятидесяти, с коротко подрезанными и зачесанными на лоб седыми волосами и бледным, ничего не выражающим лицом.
Архиепископ подал им руки и, держа за самые кончики пальцев, проводил по ступеням на возвышение, где в часовне Святой Троицы они преклонили колени перед золоченой ракой с мощами святого. Анна осмелилась протянуть руку сквозь кованые прутья ограждения и коснуться одного из камней надгробия. Этот жест неожиданно возмутил короля. Он резко вскочил.
– Как смеешь ты, грешная, не исповедовавшись и не получив отпущения, касаться святыни всей Англии! Он обернулся к архиепископу-кардиналу.
– Вверяю вам ее, святой отец, ибо если не вы, то никто не сможет разрешить от греха это скверное, глубоко порочное создание.
Прелат, впрочем, повел себя спокойно. Двумя-тремя ничего не значащими фразами он успокоил короля, оставив его предаваться молитвенному сосредоточению в часовне, Анну же проводил в свою резиденцию, где уже расположились лица, сопровождающие августейших особ, а камергер отдавал распоряжения слугам.
Принцессе позволили вымыться, переодеться и перекусить с дороги, и лишь ближе к вечеру Томас Буршье пригласил девушку в небольшую, украшенную дивными фресками готическую часовню. Усадив ее на маленький табурет перед своим креслом и трижды благословив, он произнес:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Голос его был тих и мелодичен. Анна смиренно сложила руки, прочитала положенную молитву, заявив, согласно ритуальной формуле, что обязуется больше не грешить. Все это делалось ей почти машинально.
